Избранное. Том 1
Шрифт:
Я стал внимательно разглядывать собравшихся. Самые разные люди. (И когда успели понаехать?) Рабочие с рудника, буровики, техники и инженеры, служащие, учителя, школьники постарше, лесорубы, летчики...
Да, многие пришли послушать. Когда им мешали, они бросали на шумную компанию недовольные взгляды.
Женя, заметно сократив лекцию, поклонился и сел. Опять шквал аплодисментов и свист — дали выход бродившей, как хмель, энергии.
Сеня Сенчик предоставил слово Вале, но она вдруг громко и категорически заявила, что выступать в таких условиях не будет. От возмущения Валя жгуче покраснела, глаза,
— Здесь не балаган! — заявила она гневно. На глазах ее показались слезы, и она стремительно ушла за кулисы. Марк уступил ей место, она села рядом с Лизой. Я бы с удовольствием последовал ее примеру и сбежал, но Сенчик уже представлял меня, упрекнув аудиторию за шум в зале.
— Мы живем в поселке Черкасском,— сказал он в притихший зал,— рядом горное плато имени доктора Черкасова. Его экспедиция первой пришла в этот край более пятнадцати лет назад. Все члены экспедиции погибли. Один Черкасов полуживой добрался до жилухи. Однако Дмитрий Николаевич Черкасов снова организовывает экспедицию на плато, в которую берет с собой двенадцатилетнего сына Колю... Николай Черкасов вырос, окончил школу и добровольно вернулся сюда на плато, чтобы помочь ученым до конца открыть и изучить этот край. Представляю слово Николаю Черкасову.
Я неловко вышел к кафедре и остановился в нерешительности, не зная, что, собственно, говорить. Мне уже не аплодировали. Ждали. Кто с интересом, большинство из вежливости. Все были несколько смущены обидой Вали Герасимовой. В отчаянии я взглянул за кулисы, где сидели мои друзья. Лиза, вся красная, округлив глаза, испуганно смотрела на меня. Марк стоя делал мне успокаивающие знаки.
— Расскажи им, как рассказывал мне! — зычным шепотом повторил он несколько раз, пока я его понял. Ничего другого мне не оставалось делать.
— Я просто расскажу вам о второй экспедиции на плато,— начал я, стараясь не покраснеть.
Я уже рассказывал это Марку, а еще в Москве — бабушке и одноклассникам. Рассказывал и на пионерских сборах, и на школьных географических конференциях, но перед такой аудиторией не приходилось.
Когда я дошел до того места, как отец полярной ночью провалился в глубокую расщелину и только от меня, мальчишки, зависело спасти его,— зал уже был захвачен. Даже Гусь вынужден был примолкнуть, хотя и корчил злобные рожи. Удивительное дело! До чего же стало легко говорить! С этой минуты уже ничто не отвлекало меня. Я рассказывал естественно и просто, как дома в кругу друзей, захваченный этим странным, неведомым ощущением близости к людям.
То одно, то другое лицо, выхваченное из сотен лиц, как бы приближалось ко мне. Я видел глаза, с сочувствием внимавшие мне, шапку волос или лысину, нагнутый вперед корпус в свитере или телогрейке. Некоторое время я как бы рассказывал только этому человеку, пока страстное нетерпение другого не перехватывало мой взгляд.
Теперь я ничего не боялся. Иногда я оборачивался и рассказывал некоторое время Сенчику, очень заинтересованному моим рассказом. Когда я дошел до того места, как вдруг наткнулся на человеческое жилье, все в зале дружно ахнули.
— Абакумовская заимка! — воскликнул кто-то. Историю Абакумова в Черкасском знали.
Уже заканчивая, я сказал:
— Первыми всегда приходят ученые, потому что они разведчики Будущего.
Я закончил и вдруг, смутившись задним числом, юркнул на свое место. Мне дружно и тепло похлопали. А затем совершенно неожиданно со всех сторон стали просить слова. По замечанию Сенчика, их «прорвало».
Один рассказывал, как сгорело десять гектаров тайги по неосторожности пьянчуг, выехавших на лоно матери-природы с закуской и водкой. Другой — как глушили рыбу в Ыйдыге подлыми взрывами. Третий, пожилой боровик, вдруг стал говорить о хулиганстве в Черкасском.
— Надо нам взяться дружно да вымести отсюда всякую нечисть,— закончил он, бросив недвусмысленный взгляд в сторону Гуся.
О защите природы, о борьбе с хулиганами говорили еще многие. Когда кончилась встреча, было уже поздно и мы очень устали. Какова была наша радость, когда оказалось, что нас ждет вездеход. Сенчик позаботился. Мы моментально залезли туда вместе с лыжами. Люди не разошлись, пока мы не отъехали. Довольный Сенчик всем крепко пожал руки, а меня даже обнял.
Нас довезли до самого подъема на плато. Дальше мы стали подниматься по тропе, посыпанной золой. Лыжи несли на себе. И тут-то настиг нас смех. Мы хохотали, как сумасшедшие. Только начинаем стихать, кто-нибудь из нас воскликнет: «А помните, как...» — и мы опять так и зальемся.
— А как они нам хлопали?
— А Валя-то... говорит... балаган...
— Спасибо, Колька выручил!
— А этот, как его... Гусь — ой, не могу!
И опять неудержимый смех. Так мы смеялись, взбираясь на плато; смеялись, подходя к дому; смеялись в кают-компании за ужином.
Гарри осведомился, чего это так нас «разбирает»? Мы попытались ему рассказать, но так смеялись, что он ровно ничего не понял. Сказав «тю», он ушел в свой камбуз.
Лизу на сегодняшний день заменял один из метеорологов — Олег Краснов, добродушный увалень, веселый флегматик. Он как раз, зевая, собирался идти на последнее за эти сутки наблюдение. Но Лиза, поблагодарив, послала его спать и сама отправилась на площадку.
На этом наш смех кончился и мы разошлись по комнатам, как-то сразу поскучнев.
Марк разделся и лег. Я был слишком возбужден, чтобы уснуть, и, сказав, что хочу покурить на воздухе, накинул, не застегивая, пальто и вышел. Насвистывая, я обогнул дом и направился к метеорологической площадке.
Луна зашла. Северное сияние давно погасло, ни единый сполох не тревожил неба, только яркие косматые звезды освещали притихшее в часы ночи плато. Было тепло и тихо. Перед калиткой метеоплощадки высоко на столбе чуть покачивало тусклый электрический фонарь.