Избранное. Том 1
Шрифт:
Когда я сидела в расстроенных чувствах на лежанке, а измученный Василий дремал, положив косматую, как у цыгана, голову мне на колени, за раскрытым окном показались две головы: седая профессорская и рыжеватая Марка. Они обеспокоенно и сконфуженно смотрели на нас.
Ну, уж знаете — заглядывать в чужие окна! Никогда от них этого не ожидала. Просто некультурно!
Василий сонно повернулся и только что не всхрапнул. Он, видимо, не досыпал ночей и теперь отдыхал так спокойно. Я была возмущена непрошеным заглядыванием в окна и сердито замахала руками. Михаил Герасимович и Марк
— Кто там? — спросил он сонно.
— К тебе гости.
— А-а!!
Василий встал, потянулся и вразвалку пошел к окну.
— Это вы, профессор? Проходите!
Так же вразвалку он пошел открывать дверь. Гости смущенно вошли. Василий подвинул им стулья, они сели.
— Беспокоитесь за Таиску? — спросил он угрюмо.— Ну, конечно, раз один брат убийца, значит, другой насильник. Естественно ожидать... Таиска, скажи им, что такие возможности у меня были и в Москве.
— Не говори глупостей. Лучше подогрей самовар. Хозяин тоже мне. К тебе же гости пришли.
— Самовар еще горячий. Хотите чаю, гости?
— Пожалуй, выпьем чайку? — сказал профессор Марку.
— Спасибо.
Так как мы со стола еще ничего не убирали, кроме тарелок от щей, то сразу налили им чаю, подвинули закуску — вернее, это сделала я, так как Василий закурил папиросу. Гости не чинились. Марк выбрал кусок пирога побольше, а профессор наложил себе полную тарелку кислого молока и густо посыпал сахаром. Я тоже почувствовала голод, налила себе чаю и положила шанежку.
Мы сидели в переднем углу под киотом, пили чай и беседовали о международных событиях — они всегда волнующие, и мужчины весьма любят эту тему. Папа и Родион тоже. А я задумалась о том о сем... Меня вдруг сильно стало клонить ко сну. Все-таки я встаю эти дни рано, в шесть часов утра, и работаю по девять часов! Глаза у меня стали слипаться...
— Девочке пора спать! — услышала я голос Михаила Герасимовича.— Она сегодня хорошо поработала. Вставай, Тасенька! Здесь директор лесхоза с машиной. Обещал подвезти нас.
— Может, останешься ночевать? — спросил меня Василий.
— Благодарю. Ты не боишься один?
— Нет.
— Ну и прекрасно, советую отоспаться хорошенько!
Мы попрощались с Василием, а пять минут спустя и с Марком.
Спала я без снов, без просыпу, пока в окошко не стукнул Михаил Герасимович: пора лететь. Оказывается, я проспала. Лесной воздух!
И все-таки серьезного разговора с Василием я не избежала. Он пришел ко мне вечером в квартиру Марии Кирилловны; Пинегина все еще ночевала в больнице, а Даня — у Франсуазы Гастоновны. От ужина Василий отказался: сыт по горло.
— Будем говорить! — сказал он твердо.
— Выйдем на крыльцо?
— А там комары.
Он схватил меня за плечи и целовал, пока я не задохнулась. Когда я, опомнившись, стала вырываться, он сразу отпустил меня и, закурив, сел на стул возле окна.
— Я люблю тебя, Таиска! — сказал он, тяжело дыша.— Одну тебя только и любил в жизни. Ты мне нужна. Понимаешь? В чем дело? Разве я не вижу, как ты вся тянешься ко мне. Ты же любишь меня! Нам ничто не мешает. Я свободен. Ты — тоже! Завтра пойдем
— Не огорчайся, Василий, но я уже не люблю тебя больше.
— Неправда!
— Это правда, Вася! Я уже говорила тебе в Москве. Мне тяжело с тобой. Что-то давит, как чугун.
— Не переменить ли мне фамилию?
— Ну, как камень. Мне очень тяжело, когда мы вместе. Я не могу быть с тобой долго.
— Но почему?
— Не знаю.
— Давай разберемся. Ты не можешь простить, что я тогда...
— Давно забыла! Об этом не надо. Ладно, Василий, давай разбираться... Скажи мне только по правде, для чего ты живешь? Какая цель у тебя?
— Гм... Построение коммунизма во всем мире.
— Какие насмешливые и колючие стали у тебя глаза. Ты циник, Василий!
— Какая ты дура, Таиска! Набили тебе мозги.— Он ухмыльнулся.— Я ж тебе предложение делаю, а ты сразу мне устную анкету. В школе, что ли, вас так натаскали? Приходилось мне присутствовать на приемных экзаменах в институт... Такой низкий культурный уровень и такой высокий идейный — удавиться можно! Все эти высокие слова — чепуха на постном масле! На самом деле каждый живет для себя, для своей семьи и в жизни ищет только успеха да благополучия. И прикрывает это высокими словами. На собраниях выступают, а ты на самом деле так думаешь. Потому ты и есть дура. Но я тебя и дурочку люблю! Я вышла на крыльцо. Комаров не было. Дул ветер. Я села на ступеньки. Василий вышел вслед за мной, сел рядом.
— Что же будем делать? — спросил он уныло.
— Расставаться, Василий. Не могу понять, зачем тебе именно я?
— Ты меня освежаешь, как утро, как ветерок, Таиска! Не представляю, как я буду жить без тебя... Я бы мог обмануть... Прикинуться дурачком. Но учти, я тебя не обманывал никогда. Я — весь тут! Полюби меня черненьким, а беленького всякая полюбит.
Я не выдержала и заплакала.
— Ну, не плачь, я завтра уеду. Все-таки я еще буду ждать тебя год, два, три... не знаю сколько. Подумай! Потом, наверно, женюсь. Если решишь — позови меня.
— Я... не позову.
— Ну, ладно, не плачь. Завтра ведь уезжаю. Чего еще там! Разве я тебе причинил зло?
— Нет.— Слезы у меня так и лились. Носовой платок я оставила в сумке и вытирала слезы подолом широкой юбки.
— Зачем ты юбкой-то? Эх! — Он вытащил носовой платок и сам вытер мне слезы со щек и подбородка.
Мы долго сидели, обнявшись на прощанье. Шумели на ветру сосны. Василий рассказывал о своих ребятишках, о работе, о людях, которые его окружали. По безмолвному договору мы не касались больше острых тем.
Когда он далеко за полночь собрался уходить, я неожиданно для себя сказала:
— Если хочешь, оставайся до утра. Это ведь не имеет значения.
Он с любопытством посмотрел на меня и вдруг улыбнулся добро и хорошо. Мы стояли посреди комнаты.
— Какой щедрый дар! Жалко меня стало! Ты добрая, Таиска. Но я в милостыне не нуждаюсь. Да и жаль тебя. Знаешь, Таиса, что-то есть в тебе от Дон Кихота — беззащитное, ранимое. Потому я никогда не мог тебя обидеть. До свидания. Не говорю — прощай. Не поминай лихом.— Он низко, по-деревенски как-то, поклонился.