Избранное. Том 1
Шрифт:
— Молодец! — еще раз одобрительно сказал Женя и вышел. А мы еще долго обсуждали событие. Договорились, что на следующую связь Валя и я приготовим написанный текст. А потом кто-то крикнул: «Какое сияние, товарищи!» — и все высыпали наружу.
Небо колыхалось, меняя цвета. Плато вдруг залило ярким рубиновым светом. Мне показалось, что «старики» по ту сторону теплого озера подняли голову. Но я вдруг закашлялся, и Марк, словно заботливая нянька, поспешно увел меня домой, в комнату. Остальные перешли в кают-компанию, и скоро до нас донеслись
Сырая тяжесть в сапогах,
Роса на карабине,
Кругом снега, одни снега,
И мы — посередине...
Глава одиннадцатая
МАМА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ
На другое утро, после завтрака, в кают-компании появилась Зинаида Владимировна с грубоватой девицей в сапогах, которая оказалась заведующей паспортным столом. Да, теперь на плато прописывали приезжающих и выписывали отъезжающих.
— Собирайся, Коля! — беспокойно сказала мой лечащий врач.— Завтра Михаил Михайлович вылетает в Москву и доставит тебя прямо на руки маме.
Это было сказано в присутствии Лизы и скалозубов-геологов. Спасибо им, ни один не улыбнулся.
— Никуда я не поеду! — закричал я возмущенно.
— Но тебе противопоказан здешний климат, Коля! Понимаешь или нет? Теперь тебе уже здесь не работать...— попробовала урезонить меня Зинаида Владимировна.
— Давай-ка твой паспорт! — потребовала девица резким голосом.
— Ты здесь не поправишься, надо ехать,— назидательно сказал Женя. Он их и привел сюда.
— Я не поеду. Я не собираюсь увольняться из обсерватории,-— повторил я гневно.
Марк стоял рядом со мной. Он-то знал, как мне не ко времени было уезжать отсюда...
Подошла Валя Герасимова.
— Тебе совсем не надо увольняться, Коля! — Валя неприязненно взглянула на Казакова.-— Тебе дали временно вторую группу инвалидности. Надо эту возможность использовать для лечения. А через полгода ждем тебя здесь.
— Никто его не собирается увольнять! — зло бросил ей Женя. Уговаривали меня долго и нудно. Паспортистка подчеркнуто смотрела на часы-браслетку. Я упирался. Все равно бы они меня не уговорили, но вмешалась сама судьба. Валерий Ведерников принес мне радиограмму от бабушки.
Все смотрели, как я, бледнея, читал радиограмму, а потом быстро спрятал ее в карман.
— Ладно, сейчас принесу паспорт,— не своим голосом сказал я,— можете выписывать.
Кажется, им всем очень хотелось узнать, что было в радиограмме. Но я отнюдь не собирался это разглашать. На Ведерникова можно положиться. Радиограмму я показал только Марку. Вечером, когда он вернулся с работы. Но об этом потом. Вечер еще не скоро наступит. День был очень долгий...
Я ушел к себе, как только все оформил. Выдвинул из-под кровати чемодан. Надо было собраться.
Вот уж воистину: пришла беда, отворяй ворота! До чего же все плохо складывается! А Лиза... Я посмотрел на часы. Как раз сейчас свободна. Почему она
Кто-то остановился перед моей дверью. Постучали.
— Войдите! — крикнул я, зная, что это не Лиза. Это был Сергей Авессаломов.
— Не помешал? — спросил он.— Я слышал, ты завтра уезжаешь, и вот зашел проститься.
Он неуверенно смотрел на меня — как-то его примут? В обсерватории он не был ни разу. Сергей был одет в короткий полушубок из оленьего меха, на голове шапка-ушанка, обычная на Севере. Я предложил ему раздеться, и он повесил то и другое на вешалке за дверью. Остался в поношенном сером костюме и черной шелковой рубашке, аккуратно застегнутой на все пуговички. Галстук он не носил. Волосы он, видимо, накануне вымыл, и они еще больше, чем всегда, походили цветом на спелую пшеницу и, рассыпаясь, падали на лоб и на глаза. Он нетерпеливо дергал головой. Я его усадил, а сам сбегал на камбуз за чаем и кое-какой закуской. Конфеты и печенье у меня были. Накрыл на стол, убрав книги и тетради на полку.
— Сколько у тебя книг! — сказал Сергей, с восторгом оглядывая стеллажи.
— Здесь и мои, и Марка. А ты любишь читать?
— Романы не очень, там ведь все выдумано. Я больше люблю про животных...
Сергей внимательно смотрел на меня. Глаза у него были большие, синие, чуть выпуклые. Вообще это был красивый парень! Его портило только выражение не то что затравленности, а какого-то ожидания плохого. Будто он ждал, что его сейчас вот-вот ударят. Он даже втягивал иногда голову в плечи и щурился. Несомненно одно, жизнь отнюдь не баловала этого парня.
Я налил ему и себе чаю, сделал бутерброды. Он стал есть, посматривая на меня исподлобья, и вдруг спросил:
— Ты, конечно, не веришь в бога?
— Нет.
— Но ты же не можешь знать точно, есть он или нет?
— А ты верующий? — Я не удержался от улыбки.
— Прежде не верил,— серьезно сказал Сергей.— Рос-то я среди неверующих. А сейчас меня вопросы одолели. Если по-ученому на них не ответить, то значит... Случай с тобой вот тоже...
Кажется, я покраснел.
— При чем здесь случай со мной?
— У тебя дух оказался выше телесной немощи.
— Но когда фашисты пытали партизан, требуя выдать...
— Понимаю,— перебил он,— и у них дух был сильнее тела, если они шли на смерть. Когда Гусь бил тебя смертным боем, я вдруг подумал: «А если бог есть и все видит?»
— Однако за меня вступился цыган Мору, а не ты! — не удержался я.
— Ну, правильно. Я же еще был прежний, скот и подонок. Но когда Гусь бросился с ножом на Мишку, я первым вступился...
Сергей вздохнул прерывисто, как вздыхают дети, наплакавшись.