Избранное. Том 1
Шрифт:
— Любовь ни с чем не спутаешь, Марфенька.
— А если... если вдруг настоящая любовь придет рано?
— Все равно не торопись: настоящее чувство — оно не пройдет скоро. Раньше как в двадцать пять — двадцать шесть лет не выходи замуж. Пусть ждет. И ты его жди. Надо разобраться в жизни. Повидать мир. Приобрести побольше знаний. Я вот... даже дядю родного никогда не видел. Родной брат моего отца! Сколько бы он мог мне порассказать. Так и не встретились.
Отец очень сожалел, что так и не побывал на Камчатке и не увидел своего дядю. С этим дядей он изредка переписывался.
Дядя
Когда папа умер, я написала Михаилу Михайловичу. Он очень сожалел, что так никогда и не увидел своего племянника. И прислал мне денег — пятьсот рублей. Я их положила на сберегательную книжку (для Августины я их сберегала), а дяде написала, чтоб больше не присылал, так как я поступаю на завод, где всю жизнь проработал отец, учеником слесаря и скоро буду получать хорошую зарплату. Я действительно поступила работать и стала неплохим слесарем (сейчас у меня четвертый разряд).
На заводе меня приняли очень хорошо. (Многие знали меня с детства.) И мне сразу же понравилось работать. Сначала меня поставили в сеточно-электронный цех. Помню: зима, за окнами колючий снег, а в цехе тепло и уютно, мерно гудят автоматы, навивающие сетки. Когда войдешь в ритм, работать легко и приятно. Щелчок слева — ограждение движущейся части станка откидывается — машина подготовила очередное сеточное полотно. Остановилась. Снимаешь готовую полосу и опять включаешь автомат...
Потом я перешла в бригаду слесарей, стала наладчицей, как мой отец. «Непоседа»,— отзывался обо мне мастер. Все уговаривал меня учиться в энергетическом техникуме при заводе, но я поступила на метеорологический. Техника меня не захватила, хотя я и работала добросовестно.
Я люблю природу, и я твердо решила увидеть океан, Камчатку. И разыскать папиного дядю, доктора Петрова. Жаль было, конечно, Августину. Она боялась остаться одна. Боялась отпустить меня на край земли, где мне «угрожали» немыслимые опасности. Сама она боялась решительно всего. Кто ее так напугал на всю жизнь?
Августина панически боялась поступить на завод или в учреждение и решила устроиться приходящей домработницей к одному престарелому писателю.
Подозревая, что и писателя она боялась, я уговаривала ее пока не работать, а чему-нибудь поучиться, например шить или художественной вышивке (она любила вышивать в свободное время). Пока я оставляла ей дядины пятьсот рублей, затем буду присылать треть своей зарплаты. Но Августина боялась и одиночества.
— За работой время быстрее пройдет до твоего приезда. Да и писателя жалко. Совсем один, больной, старый, а работает день и ночь... Уход за ним надобен. А уж вежливый такой... Все так ласково: «Августина Капитоновна, будьте добры», «пожалуйста, благодарю вас»... Боюсь я грубости, слова бранного больше всего на свете... Ты хоть часто будешь мне писать?
— Через день,— пообещала я.
Августина опять заплакала, и я, чтоб ее отвлечь, напомнила, что сейчас придет Сережа.
Августина засуетилась, заставила меня надеть мое лучшее платье — шелковое зеленое, без рукавов.
—
— Кстати, Августина, если встретишь хорошего человека, выходи за него замуж,— посоветовала и я ей.
Она укоризненно покачала головой:
— Не ожидала от тебя. После твоего отца и смотреть мне ни на кого не хочется.
— Отца не вернешь... А ведь ты еще молода.
— Тридцать девять лет мне, Марфенька. Разве это молодость?
— Конечно! Ты бы постриглась помоднее...
— Еще чего!
За мной зашел Сережа, и мы отправились к нему домой.
Сереже двадцать два года, а выглядит самое большее на девятнадцать. Высокий, худой, бледный, черные глаза смотрят настороженно. Я гораздо крепче его — наверно, закалилась на физической работе. Я знаю, что он очень добрый, но, если принял решение, переубедить его невозможно. Жаль, что он внушил себе, что любит меня: ни к чему это ему. Хорошо, что я уезжаю так далеко!
Мы шли не торопясь, пробираясь сквозь оживленную вечернюю толпу. Сережа начал было рассказывать о фильме «Солярис» — я его еще не видела, когда мы вдруг заметили эту афишу.
Перед ней толпились зеваки. Мы взглянули мельком, да так и застыли словно вкопанные.
Афиша явно опередила свое время.
7 июля 1995 года
в клубе «Россия» состоится диспут:
«МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК КОНЦА XX ВЕКА
В ЖИЗНИ И ЛИТЕРАТУРЕ»
На диспуте присутствуют космонавт Юрий Щеглов
и писатель-фантаст Сергей Козырев
— Черт побери, мой однофамилец! — ахнул Сережа. Светящаяся лиловатая краска горела на фанерном листе.
Собравшиеся перед необыкновенной афишей комментировали ее каждый по-своему:
— До девяносто пятого года надо еще дожить!
— Ошибся парень — должно быть, спьяну!
— Дом культуры-то на ремонте...— К тому времени откроется!..
— Что за афиша? Может, попала каким-то образом... — начала было я и сконфуженно умолкла.
— ...из будущего,— подхватил Сережа.
Я смотрела на него, даже приостановилась. Писатель-фантаст Сергей Козырев... Никакой не однофамилец. Это же он сам и есть! Ведь Сережа до страсти любит фантастику, конечно, это он, будущий писатель-фантаст.
— Что, не похож на молодого человека конца двадцатого века? — усмехнулся Сережа.
— В девяносто пятом году тебе будет сорок два года,— возразила я.
— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался Сережа. Я и сама не знала. Еще раз взглянув на афишу, мы пошли дальше.
На лестнице их дома Сережа тихонько сказал:
— Ты на мать не обижайся, она хочет мне добра. Как я догадываюсь, будет сватать. Ты уж потерпи.
— Ладно.
— Не подумай, что я просил ее о содействии. Но если мама что-нибудь вдолбит себе в голову... Ты только не расстраивайся.