Избранное. Том 2
Шрифт:
Уилки был прекрасен — худое, удивительно выразительное тело в черном трико с круглым белым воротником рассказывало, жаловалось, протестовало. Рот расплылся в нарисованной улыбке, темные брови застыли в трагическом изломе. Он сразу и плакал, и смеялся, и бунтовал.
Полное слияние души и тела!
Трепещущий, беззащитный человек восстал против своего мучителя. Уилки застыл, перегнувшись пополам,— рассерженный кукольник сломал игрушку.
Мы все вскочили, очарованные, восторгались, перебивая друг друга. Даже суховатый Харитон поднялся и высказал несколько одобрительных слов. Вакула спокойно стоял у двери, он вошел еще
Улыбающийся, довольный Уилки попросил нас сесть и исполнил еще несколько номеров. В заключение, хотя он и устал, Уилки еще раз, по нашим просьбам, повторил «Петрушку».
— Вы же большой артист! — воскликнула покоренная его искусством Вика.
— Это мое хобби,— пояснил астроном, пожав плечами. После «Петрушки» не хотелось уже смотреть ничего. Уилки принес бутылку шампанского, и мы ее распили. Уилки уже не пошел переодеваться — так и сидел в черном трико с белым воротником. Только причесал взлохмаченные волосы и стер с лица белила.
— Как раз «Петрушку» я заимствовал,— признался он,— от своего двойника.
— Мы ждали истории,— напомнил я.
— Да. Я должен вам ее рассказать. Не уходите, Харитон.
— Я не ухожу. Что это еще за «двойник»? — нахмурился Харитон.
— Если бы я знал! — Уилки вздохнул. Лицо его омрачилось.— Жизнь моя очень благополучна,— начал он как-то даже удивленно.— Я всегда имел возможность заниматься только тем, к чему лежит моя душа. Родители мои — люди богатые. Отец — судовладелец в штате Мэн, мать — дочь банкира. Я рос единственным ребенком. И мне ни в чем не отказывали. Влечение к науке проявилось у меня очень рано. Мне было десять лет, когда мне подарили телескоп, которому позавидовала вся школа, начиная с директора. Ребята любили приходить ко мне, наблюдать небо. Я давал объяснения в пределах популярной литературы по астрономии. Два раза я пожелал перешагнуть через класс, мне тотчас наняли репетиторов. В Калифорнийском университете, где я был младше всех, меня очень любили. Должно быть, потому, что по натуре я общителен, любопытен к жизни. Увлекаюсь яхтами и лыжами. Пишу маслом и акварелью. Как-то получил первый приз за карнавальный костюм. На студенческих вечерах выступал как клоун и мим, а иногда с песенками, которые сам же сочинял.
Но я всегда умел организовать свое время, как это у вас по-русски говорится: делу время — потехе час. Коллеги говорят обо мне: одаренный американский мальчишка, который никогда не станет взрослым. Может, это и так, но в тридцать четыре года я уже профессор, астрофизик.
У меня замечательная жена, хорошие дети, верные друзья. И, насколько мне известно, нет врагов. Никогда я не жаловался на здоровье, не испытывал финансовых затруднений.
Я — счастливчик! Даже когда я захотел поработать на Луне...
— И то вам удалось,— вставила Вика, усмехнувшись.
— Да. Мне и это удалось. И все же однажды в жизни мое душевное равновесие было нарушено... И кажется, навсегда.
Уилки замолчал. Мы в ожидании смотрели на него.
— Простите, я пойду переоденусь,— вдруг поднялся он.
— Но вы доскажете? — нетерпеливо спросил я.
— Да, конечно.— Астрофизик ушел.
— Он красив, правда? — заметила Вика. Мы охотно согласились, что он красив и вообще славный человек.
— И большой ученый,— добавила Вика.— Его работы имеют мировое значение. Он открыл несколько
— Типичный буржуазный ученый! — буркнул Харитон.— По-моему, он даже в бога верует. К тому же сын миллионера. К его услугам было все. Родился с серебряной ложкой во рту.
— Он католик. Но сотрудничать с ним приятно,— сказала вполголоса Вика.
Вернулся Уилки, пожалел, что нельзя закурить, и сел возле Вики.
— Я люблю Сан-Франциско,— продолжал Уилки,— люблю бродить пешком по его разбегающимся, оглушительно шумным красочным улицам.
Однажды апрельским вечером я забрался в какие-то трущобы. Пахло морем и отбросами... Мне захотелось выпить, и скоро я нашел портовый кабачок. Посетители его были всех цветов кожи, в большинстве матросы, портовые рабочие, механики и наладчики с ближайших автоматических заводов, бродяги по призванию, молодые люди из «строптивых» и легкомысленные девицы, ищущие приключений.
Я сел за столик — едва нашел свободный — и спросил себе, виски. В кабачке было шумно и дымно. На пустой сцене задумчиво перебирал клавиши пианист, но его никто не слушал.
И вдруг стало тихо. Пианист встал и объявил: Уилки Саути, клоун и мим. Все с ожиданием обратились к сцене. Раздались аплодисменты.
Имя — мое, я невольно отметил это. И вот выходит на сцену этот Уилки, в черном трико с белым воротником, без грима, только волосы припудрены.
Разумом я не сразу понял, почему у меня замерло сердце, задрожали руки так, что я расплескал свое виски.
Но в следующие минуты я уже видел: мой двойник! Как бы я сам, только исхудавший, с огромными печальными глазами, трагическим изломом выразительного рта, дергавшейся щекой.
Вот тогда он начал своего «Петрушку». Это была выразительность, граничащая с гениальностью. Ему было место лишь на большой сцене, но я сразу понял, что ему мешало продвинуться. Тик. Он пробегал по лицу, как судорога, захватывая плечо, руки, тело. Петрушке это даже шло, усиливался зловещий рисунок роли, но в других номерах тик явно мешал.
Посетителям кабачка было плевать на тик — они любили своего мима. Как они аплодировали с сияющими глазами, довольные, словно дети, подбодряли его возгласами вроде: «Валяй, Уилки», «Покажи им», «Отлично, астроном!»
Я вздрогнул. За мой столик уже давно подсели два негра в запачканных комбинезонах — видно, зашли прямо с работы. Они громко хлопали в ладоши и тоже подбодряли мима.
— Почему его называют астрономом? — спросил я у негров. Они рассмеялись добродушно.
— А у него винтики не все в порядке, у нашего Уилки. Чуть не весь заработок просаживает на книги по астрономии. Телескоп у него есть, право слово! Он на чердаке живет в этом самом доме, там удобно небо разглядывать. Вам понравилось, как он исполняет? Бо-ль-шой арт...
На этом у парня отвисла челюсть. «Ты что?..» — начал было другой, но взглянул на меня, и лицо его словно окостенело.
— Черт побери! — пробормотал он.— Откуда вы взялись?
— Кажется, мы с ним очень похожи,— растерянно заметил я.
— Похожи?! Да вы с ним как один человек! Только вы, сэр, малость поухоженней, и подергиваний этих нет. Ну и ну! Чудеса, да и только.
— Вы, может, его брат? — нерешительно спросил другой.
— Я впервые в жизни его вижу! — взволнованно ответил я.— Как бы мне с ним поговорить?