Избранное
Шрифт:
— Остался у тебя еще люминал? — спросил Казик.
— Целая куча, — засмеялась Барбара. — Хочешь убедиться?
Она выдвинула ящик тумбочки. Там лежала непочатая склянка люминала и еще одна стеклянная трубочка с точно такими же белыми таблетками, предназначенными, как оказалось, для промывания почек.
— Надеюсь, ты не собираешься еще раз повторить подобную глупость? — спросил Казик.
— Еще чего не хватало! — воскликнула Барбара и, встав с постели, накинула халат. — Прости, — обернулась она
Казик остался в палате один. Оглянувшись на дверь, он вытащил трубочку с люминалом и высыпал в ладонь ее содержимое. Вместо снотворного набил трубочку мочегонным и приклеил этикетку так, чтобы трубочка выглядела непочатой. А вот что делать с люминалом, он не знал. Окно закрыто, в раковине торчит букет роз… Послышались шаги. Казик сунул таблетки в карман и сел.
Ящик тумбочки остался незадвинутым. Снимая с себя халат, Барбара бросила туда взгляд, но ничего не сказала, только улыбнулась довольной улыбкой, как мать, в отсутствие которой дети похватали печенье… Она легла в постель и перевернулась на бок, чтобы лучше видеть Казика, и даже зажгла ночник, потому что стало смеркаться.
— Мы очень беспокоились за тебя, Казик, — сказала она, удобно устроившись.
— Кто это — мы? И с какой стати было беспокоиться?
— Неважно, — улыбнулась Барбара. — Мы заблуждались на твой счет. Наведаешься ко мне еще разок?
— Наведаюсь, и не раз, — ответил Казик.
— Вот будет здорово! — воскликнула Барбара. — Помнишь паштет по-страсбургски?
Оба расхохотались. В ту пору, когда они еще жили вместе, в руках у Казика однажды разорвало консервную банку, едва он начал вскрывать ее. Барбаре вспомнилось еще немало подобных забавных случаев, затем Рутковский спустился в проходную и вызвал по телефону такси. Потом он вернулся, и, пока они ждали такси, им было по-прежнему легко и просто. Барбара усадила Казика к себе на постель, а сама мечтательно уставилась в темнеющий квадрат окна.
— Помнишь, какие у меня были красивые волосы?
— Они и сейчас красивые, — сказал Казик.
— С тех пор как их сбрили, они никак не желают отрастать длиннее.
— Короткая стрижка тебе тоже идет, — заметил Казик.
— Самой себе я нравлюсь только такая, какой была прежде, — сказала актриса. — И любить могу только то, что было до войны. Люблю твоего сынишку, этого очаровательного постреленка… Господи, до чего дивные были у него глаза!
— К чему говорить об этом, — сказал Казик.
— Люблю Ядвигу, — вздохнула Барбара. — Каким ласкательным прозвищем ты ее называл? Царица Савская?
— Теперь уж и не припомню, — сказал Казик.
И тотчас вспомнил: «царевна иерусалимская» — вот как он ее называл. И лицо Ядвиги возникло перед ним, как бы спроецированное на стену
— Ее планетой была Луна, — мечтательно продолжала Барбара.
Рутковский молчал.
— Вот ведь интересно: к ней я не испытывала ревности, — сказала Барбара. — Может, потому, — она как бы размышляла вслух, — что Ядвига душу готова была отдать за ребенка.
Рутковский промолчал и на это.
— Теперь таких женщин и не найдешь, — заключила Барбара. — Неужели ты поверил этим кошмарным россказням про нее?
— Да, — сказал Казик.
— Ну а хотя бы потом ты пытался выяснить?
— Зачем?
— Как это — зачем? — Барбара вдруг села в постели. — Да ты просто ненормальный! — Свет ночника бил ей в глаза, и она повернула лампу в сторону. — Ведь еще свидетели живы… Как бишь ее звали, твою привратницу?
— Откуда мне знать!
— Кажется, тетушка Дамазер.
— Может быть.
— А где жила Ядвига? Ты ведь был знаком с хозяйкой той квартиры?
— Не помню, как ее звали.
— Она еще, должно быть, жива. И адреса ее ты не знаешь?
— Знал, но запамятовал.
— И ты способен не думать о ней?
— Да.
Барбара отвернулась. Теперь она опять лежала навзничь и опять смотрела в потолок.
— А вот я не могла бы жить без воспоминаний, — чуть погодя сказала она.
— Какое-то время и я не мог, — признался Рутковский, — но потом научился.
— Тебе легко говорить, у тебя есть дочка.
— Это верно.
— И Ильза.
— И это верно.
— Какая у вас разница в годах?
— Я на восемнадцать лет старше ее.
— И тем не менее хорошо уживаетесь?
— Очень хорошо уживаемся.
— Передай им привет, — сказала Барбара.
— Спасибо, — сказал Рутковский. — Передам.
— Наверное, такси уже приехало, — сказала Барбара.
— Еще нет, — сказал Рутковский. — Мне видно в окно.
— Ступай, — сказала Барбара. — Я устала.
— Я буду навещать тебя.
— Не нужно, — сказала Барбара. — Одной лучше.
— Ты же сама сказала, что будешь рада.
— Я ошиблась, — сказала Барбара. — Не хочу тебя видеть.
Она даже прощаться с ним не стала.
«Старая истеричка! — возмущался Казик, спускаясь по лестнице. — Тащусь к ней в самую жарищу из другого города. Преподношу ей розы. Сыграть Нору — мечта всей ее жизни… Чего, спрашивается, ей еще надо? Чтобы я жил, воссоединясь со своими покойниками, как это делает она?»