Избранное

Цзинь Ба

— Может, сходим в кино? Люди мы образованные. Мы бедны, но надо же хоть когда-нибудь развлекаться, — сказала мать, закончив работу.

— Что-то не хочется, — вяло ответил он. — Я очень устал. — И, помолчав, добавил: — Сейчас образованных и ученых считают людьми низшего сорта. В кино и театр ходят торгаши, у них много денег.

В это время вошла Шушэн.

— Ты ела? — заботливо спросил он.

— Ела, — улыбнулась она, — я шла обедать домой, но встретила подругу. Она пригласила меня, отказаться было неудобно. Сегодня в банке

произошла интересная история.

«Какая ослепительная улыбка, какой чистый голос», — подумал муж. Мать буркнула что-то и ушла к себе в комнату. Только стала жена раздеваться, как отключили электричество. Он быстро нашел свечу, зажег.

— Как здесь противно, вечно отключают свет!

Пламя свечи едва освещало комнату. Шушэн подошла к мужу, сказала будто самой себе:

— Я очень боюсь темноты, боюсь холода, одиночества.

Он заглянул ей в глаза.

— Сюань, почему ты все время молчишь?

— Хочу, чтобы ты отдохнула.

Она покачала головой.

— А я не устала. Работа у меня не трудная, мы пользуемся относительной свободой, управляющий ко мне хорошо относится, да и сослуживцы тоже. Только… — Она умолкла на миг и, нахмурившись, продолжала уже совсем другим тоном: — Только когда я возвращаюсь домой, я всегда чувствую холод, одиночество, пустоту в сердце. Ты совсем не разговариваешь со мной.

— Нет, я просто думаю, что у тебя плохое настроение, — оправдывался он.

Это было неправдой. Он боялся вызвать ее раздражение — они и так редко виделись!

— Ты в самом деле «старый добряк». Настроение у меня прекрасное, во всяком случае лучше, чем у тебя, так что нечего беспокоиться! Но такой уж ты человек, все время заботишься о других.

— Нет, о себе тоже.

В комнате матери стояла тишина. Пламя свечи колебалось, освещая лишь середину комнаты. Сверху донесся кашель и плач ребенка. За окном моросил нудный дождь.

— Сыграем в бридж? — неожиданно предложила Шушэн.

Ему совсем не хотелось играть, но он тотчас же согласился. Взял карты, сел к столу и стал тасовать. Он чувствовал, как все больше мрачнеет Шушэн. После двух партий она поднялась:

— Хватит, вдвоем неинтересно играть, да еще в темноте.

Он молча положил карты в коробку и вздохнул. Свеча наклонилась, стеарин капал на стол, он снял его ножом.

— Сюань, я завидую тебе, — взволнованно произнесла Шушэн, наблюдая за мужем. — Ты на редкость терпелив. — Она словно жаловалась.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Приходится быть терпеливым, — печально улыбнулся он.

— Но до каких пор можно терпеть?

— Не знаю.

— Я измучилась. Мне все надоело. Скажи, Сюань, будем мы когда-нибудь жить по-другому?

— Думаю, такой день настанет. После победы…

Она махнула рукой, не дав договорить.

— Может быть, я состарюсь или умру. Не желаю я о ней слышать, ничего не хочу, лишь каплю радости, чуточку лучше жить. — Она говорила взволнованно и немного сердито, расхаживая по комнате.

Он

помолчал, потом произнес:

— Это я во всем виноват.

— Ты ни при чем, я сама виновата, слепая была, — бросила она холодно, но тут же раскаялась.

Он схватился за голову, каждое ее слово ранило в самое сердце.

13

Его жизнь была серой, однообразной, тяжелой. Что давало ему силы существовать, он и сам не знал. К вечеру у него начинался жар, он потел. Еще дважды в мокроте появилась кровь, но от домашних он это тщательно скрывал. Стоило матери заметить: «Сегодня у тебя неважный цвет лица», как он тотчас же старался ее успокоить:

— Что ты? Я чувствую себя неплохо.

Мать с жалостью смотрела на него. Знала бы она, что у сына творится в душе! Как-то раз Шушэн, услышав слова матери, бросила:

— А когда у него был хороший цвет лица?

Жене и в голову не приходило, что он так страдает. Мать же и прежде о себе не думала, а теперь и подавно, но была бессильна ему помочь.

«Уж лучше умереть», — часто думал он, особенно во время работы, и чувствовал, что смерть все ближе и ближе. А тут еще злые взгляды начальников — они, словно плеткой, гнали его в объятия смерти. Ни заботы матери, ни сочувствие жены не приносили утешения. Мать вечно жаловалась, жена похвалялась своим здоровьем и силой, своей еще не ушедшей молодостью. Он стал пугаться страдающего и печального лица матери и сияющего лица жены и все больше замыкался в себе. Казалось, между ним и обеими женщинами выросла стена. Ловя на себе их внимательные взгляды или слыша их ласковые слова, он неизменно думал: «Вы меня не понимаете». Они и в самом деле его не понимали.

И, заметив в его глазах вопрос, не придавали этому значения. Впрочем, о матери этого нельзя было сказать, но ее просьбы беречь себя и расспросы о здоровье лишь усиливали его страх и страдания: как бы она не догадалась, и он становился еще более осторожным.

Однажды мать заговорила о его здоровье, и жена подхватила:

— Надо пойти в больницу. — Она посмотрела на него. — Сходи!

Он стал возражать:

— Я совершенно здоров!

— И все же ты должен пойти к врачу. Так будет спокойнее.

Он не сразу ответил, а затем чуть слышно произнес:

— Сейчас не до больницы: на лекарства нужны деньги. А мы сыты, и то слава богу. Говорят, на дорогах в провинциях Хунань и Гуанси столько людей умерло с голоду.

Мать вздохнула.

— Кто знает, — сказала жена, — быть может, и мы умрем, но, пока живы, надо как-то выходить из положения. — По ее лицу пробежала тень, но оно тут же стало спокойным.

— Выходить из положения? Мне кажется, я до самой смерти не смогу этого сделать, — грустно промолвила мать. — В позапрошлом году говорили, что в следующем будет хорошо, в прошлом, что в этом все наладится. А теперь что говорят? Ведь год от года все хуже.