Избранное
Шрифт:
— Значит, ты полагаешь, что он ее не любит? — воскликнул он.
Она промолчала. Игнасьо снова устремил взгляд на край неба. На его красивом, но, пожалуй, слишком уж мягком для юноши или мужчины лице все сменявшиеся мысли и чувства отражались так же ясно, как тени туч на ландшафте.
— Только бы что-нибудь не помешало в недобрый час, — сказал он. — Я слыхал, что полк Кольтуцци опять готовится к походу, из-за штирийских крестьян.
— В последнее время это бывало уже не раз.
С террасы к ним спустился ливрейный лакей и доложил, что их
Брат с сестрой направились в столовую, чтобы составить общество своей матери. Игнасьо взял Инес за руку и в приливе нежных чувств тихонько ее пожал и поцеловал.
В следующую за тем ночь, с четверга на пятницу, Мануэль спал неспокойно и уже около половины третьего утра вертел головой на подушке. Ровно в три, как ему было приказано, в просторную спальню вошел слуга, высоко подняв канделябр со множеством зажженных свечей, и неподвижно стал у дверей.
Мануэль выскочил из широкой кровати, подошел к раскрытому окну и выглянул в темный парк.
Он знал и чувствовал, как никогда еще, что нынче решится его судьба.
Надо было спешить. Менее чем через час после пробуждения, оставив позади портшез и носильщиков, он перелез возле абсиды церкви через сломанную решетку и очутился в войнебургском парке. Только что он с осторожностью ступал по гранитным плитам, которыми здесь вымощен был тротуар — стук башмаков казался ему невыносимым, — а теперь почувствовал под ногами мягкую траву. Было еще совсем темно.
Все-таки он пошел вперед, отыскал широкую гравийную дорожку и каменную скамью под старыми деревьями; несомненно, это и было назначенное ему место.
Мануэль опустился на скамью. Те маленькие нарушения царившего здесь глубокого безмолвия, что вызвал он своим движением — шуршанием одежды, легким шарканьем башмаков о гравий, — сразу же были поглощены огромным запасом тишины, накопленным в старом парке, эти крошечные ранки на девственном теле занимавшегося утра, едва лишь они были нанесены, тотчас затягивались снова. Утро властно и мягко окутывало одинокого человека, будто незримое толстое одеяло.
На востоке, открытом взгляду, засветилась первая бледная полоска.
Темная масса с правой стороны — выгнутая горбом церковная крыша — как будто бы придвинулась ближе и стала понемногу очерчиваться на светлеющем небе.
Когда вслед за тем из узких окон пробилось слабое мерцание свечей, дотоле им не замеченное, Мануэль почувствовал умом и сердцем — именно в этот миг! — что он совершенно спокоен.
Она появится оттуда. Он обратил взор в ту сторону.
Где-то хлопнула дверь, зашуршал гравий.
Вначале как будто лишь колыхнулась тьма, но постепенно обрисовалась чья-то фигура и можно было уже признать в ней девушку, которая шла, окутанная плащом, по гравийной дорожке, где было немного светлее, чем под деревьями, еще не отпускавшими от себя ночь, как зацепившееся за них покрывало.
Она была уже близко. Мануэль поднялся с места. Она решительно
Он вышел из-под деревьев. Она не ускорила, но и не замедлила шаг.
Он стоял теперь у самой дорожки. Она прошла мимо него.
Не успев еще до конца ощутить всю непостижимость происходящего здесь, в этих рассветных сумерках — девушка тем временем успела уже пройти вперед по направлению к церкви, — он сделал несколько торопливых шагов, он чуть было не побежал за ней по хрусткому гравию.
Фройляйн фон Рандег остановилась, но не обернулась. Она лишь бросила взгляд через плечо и резким, повелительным жестом правой руки указала Мануэлю на абсиду церкви и на вход в парк, которым он только что воспользовался. Но поскольку за спиной у нее ничто не шелохнулось, она опять повторила то же движение, еще раз более резко, недвусмысленно приказывая ему покинуть парк, и даже легонько притопнула ногой. Сразу вслед за тем она продолжила свой путь и вскоре достигла боковой двери церкви. Дверь открылась, закрылась. Она исчезла.
Мануэль тотчас же покинул парк. В первом душевном смятении он двигался машинально, ноги вели его сами. Неподвижный, застывший, сидел он в портшезе, чуть наклонясь вперед, словно привалившись к невидимой преграде.
Когда он вошел к себе в кабинет, зеленый парк за высокими окнами вдруг показался ему бурым, как поздней осенью, но было еще хуже — ему предстала страшная темно-бурая мгла — цвет бездны. Он провел рукою по глазам и еще раз взглянул в окно. Наваждение исчезло.
На крышке секретера лежало письмо. Мануэль сразу увидел, что оно из полковой канцелярии, и понял, о чем единственно может и должна идти речь в этом письме.
Он не ошибся.
Всем шести эскадронам надлежало незамедлительно выступить (в полном боевом порядке) в случае, если до двенадцати часов дня от императорского военного совета не последует другого распоряжения. Перечислялись имена командиров: эскадрон Куэндиаса значился в списке третьим. Мануэль почувствовал за спиной слугу, быстро подмахнул бумагу и отдал ее, не оборачиваясь, через плечо. Так же, не глядя, сделал необходимые распоряжения.
Дом пришел в движение.
Часом позже Мануэль, затянутый в мундир, появился на лестнице парадного подъезда. В палисаднике суетились слуги. Поту сторону решетки гарцевали лошади, которых держал на поводу драгун.
Он пересекал город верхом, прямо и неподвижно держась в седле. Солнце засияло в полную силу и заливало светом мостовые, меж тем как дома, казалось, еще были окутаны прозрачной синевой ночи. С бастионов открывался широкий вид на окрестности. Предместья и холмы за ними с удивительной четкостью вырисовывались на солнце, под безоблачным голубым небом. Мануэль протрусил мимо многочисленных солдатских домишек, лепившихся к валам укреплений, и въехал в ворота казармы, где придержал лошадь.
Унтер-офицеру, несшему караул у ворот, он наказал всем, кто бы ни стал его спрашивать, отвечать, будто в казарме его нет, он, дескать, уехал неизвестно куда.