Избранное
Шрифт:
Дня через три или четыре после отъезда Хвостика Фини и Феверль сунули свои глупые носы в письмо госпожи Риты Бахлер, которое, впрочем, было послано не в Адамов переулок, а по адресу спальной конюшни этих дам. Она приглашала посетить ее; день и час были указаны точно, равно как улица и номер дома: Дёблинг, Райтлеегассе.
— Я не пойду, — сказала Фини.
— Не пойдем, и все тут, — сказала Феверль.
— Я не могу туда идти, — сказала Фини.
— Нечего тебе трусить, — сказала Феверль.
— Пойдем-ка купаться, — сказала Фини.
Они пошли купаться (это уж в первую очередь). По правде сказать, о приключении с госпожой Бахлер они уже совсем позабыли, хотя регулярные посещения
Почему в назначенный час они все-таки отправились на Райтлеегассе, несмотря на высказанное ими поначалу нежелание — Феверль тоже быстро отказалась от мысли уговорить Фини, — сказать трудно. Возможно, что единственные, но основополагающие формы их существования безыскусственность и безделье — здесь нашли решительное свое выражение; а может, просто потому, что оставили для надвигающегося нового полосу обеспечения, и теперь они могли спокойно его увидеть и воспринять. Известно ведь, что многие не находят выхода из какого-то положения только оттого, что их жизненное логово до того набито всякой путаной ерундой, что давно уже открытой двери они попросту не замечают.
Они направились к Шоттентор — местности аристократического пошиба, вовсе им незнакомой, — сели в омнибус, идущий в Гринцинг, и вышли из него там, где начиналась главная улица Дёблинга. Дальше пошли уже в тишине, по почти безлюдному тротуару с пятнами тени и мудреными вензелями деревьев, его окаймлявших. Они начали ощущать какое-то неудобство, а его, собственно, не должно было быть. До сих пор они, если не считать клиентов, никогда ни от кого ничего не хотели. А сюда их пригласили вроде как просителей или чтобы вручить им какое-то вознаграждение, которого они не спрашивали. Но, как обычно, стоит совершить какое-нибудь активное действие (а они его совершили на Дунайском канале), и удержу больше нет, один шаг влечет за собою другой. Они повернули за угол и пошли вверх по Райтлеегассе, которая уже ни в коей мере не соответствовала их представлениям о переулке, то есть маленькой улочке, ибо она сурово уставилась на обеих спасительниц ребенка двумя рядами домов — элегантных по понятиям того времени.
Они прошли через узкий палисадник.
Квартира находилась на втором этаже.
Все было совсем иначе, чем они себе воображали.
Дверь открыла горничная. В тот же момент они услышали откуда-то из дальних комнат громкий мужской смех. Госпожа Рита большими шагами прошла через переднюю и приветствовала их сердечным рукопожатием. Все здесь купалось в блеске и в новизне; в двух комнатах, через которые их провела госпожа Бахлер, не было ровно ничего из старой мебели; отяжелевшая за долгую свою жизнь, эта мебель могла бы низвергнуть гладкую поверхность новой к прошлому, уже ставшему анонимным (кстати сказать, помещение капитала, то есть части Ритиного приданого, видимо, себя оправдало, так как при выезде со старой квартиры они часть обстановки просто оставили там, хоть и не оптом, как это сделал Хвостик). В третьей комнате сидел огромный толстый человек в грубошерстном сюртуке и сапогах с высокими голенищами, не подымаясь со стула, он смотрел на обеих троянских лошадок, которые вкатились, совсем маленькие, как на самокате; казалось, госпожа Рита ввезла их за веревочку, точно игрушки, пред светлые очи самодержца.
— Вот они, — обратилась она к нему, и к ним: — Это мой дядя Лала Глобуш, хозяин крупного поместья, неподалеку от Мошонсентьяноша или святого Иоанна. Он, возможно, найдет вам хорошее применение.
Не следует думать, что Фини и Феверль не обратили внимания на это новое обращение со стороны госпожи Бахлер. Но обе они были здесь не более как наблюдательницами,
— Итак, дети мои, что вы умеете? — проговорил Глобуш.
Этот голос сделал вовсе излишним любое оружие для самозащиты. Теплый и громыхающий, заодно со смехом, который словно застыл на его огромном лице, как солнце в деревенском пруду, он мигом изменил всю ситуацию.
Внешне Глобуш выглядел так же, как и многие евреи-конеторговцы, в те времена обитавшие в Венгрии и странствовавшие по всей округе, которых очень устраивал сельский урбанизм, несмотря на противоречивость этих понятий. Дело в том, что их пронырливость покоилась на удобной подушке истинной жизнерадостности, коей их пропитала родина, охочая до лакомой еды, родина с широкими проселочными дорогами — они были сплошь изрыты колеями, — с деревнями, белые улицы которых раскинулись так широко, что далекое небо от самого горизонта врывалось на деревенскую площадь, с землями, где тамошние жители любили ездить верхом и пользоваться всеми удовольствиями, что нет-нет да и предоставлялись им на территории между Цикзее и Апетлоном. Колею Глобуши всегда оставляли широкую. И наживались, можно сказать, со вкусом.
— Господин Глобуш, — сказала Феверль, под столь странным солнцем она быстро выросла, теперь она была нормального роста, а не игрушечного. (Может быть, здесь следует вспомнить доктора Грундля и сказать: «Социально-этическая игрушка госпожи Бахлер»?) — Мы обе из совсем других краев. Чему учили девочек в Подерсдорфе, вы сами знаете. А нам было уже около двадцати, что же дальше-то делать, ясно — ехать в Вену. Нам необходимо было попасть в Вену, и ничто уже нас не могло удержать.
— Вечная история, — произнес господин Глобуш. — Да еще в тех краях, добавил он, обращаясь к госпоже Рите. — Дело в том… да и дела-то никакого нет. До Вены рукой подать, а черт не дремлет.
Он живо выспросил у Фини и Феверль все касательно полевых работ и даже работ на виноградниках, а также об их сноровке в работах под крышей дома, в обхождении с тростником и маисовой соломой. Рита присутствовала при этом разговоре как третье лицо, поскольку Фини и Феверль сходили здесь за единое целое.
— У меня все по струнке ходят, — продолжал Глобуш, — но когда вдруг срочно понадобится помощь или надо кого-то заменить, тут всех и след простыл, а если надо снести письмо на почту или сапоги почистить, бегай за ними, ищи. Поступайте ко мне, станете адъютантами старика Глобуша, а у меня будет кого куда послать, и свой утренний кофе я буду пить вовремя. Мужчины вам, уж конечно, обрыдли, не знаю я, что ли. Все у меня по-хозяйски, любой человек при деле.
Под солнцем Глобуша таяли все сомнения. Феверль и Фини больше уж не владели разговором; возможно, впрочем, что детство и юность, проведенные под высоким голубым небом на берегу отражавшего его пруда в такой же вот открытой всем ветрам деревне, сейчас оказались немаловажным, хотя и не слишком разумным, фактором.
В полицию им предстояло отправиться, чтобы заверить свидетельство будущего хозяина, что он действительно взял их в услужение; и каждая получила соответствующую бумагу. Кроме того, госпожа Рита Бахлер имела предварительный разговор с доктором Грундлем, и он внушил им, что они должны подать заявление о снятии с учета. Врачебная справка была им выдана после того, как он самолично еще раз осмотрел их, затем он пошел с обеими женщинами по длинному побеленному, но полутемному коридору в кабинет советника полиции. В их пользу говорило и то, что они не собирались оставаться в Вене, а, напротив, хотели переменить местожительство.