Избранное
Шрифт:
— Митя, полно вам дурачиться. Сегодня ничего не выходит у вас. Очень плохо! И вообще мне пора. Вы меня проводите? Ну, так одевайтесь, а я пока позвоню портнихе.
Снег уже почти прошел, когда они спустились вниз, но все были запорошенные, пушистые — люди и лошади; и улица Рылеева, всегда некрасивая и простая, стала торжественной и добродушно-парадной.
— И совсем не холодно, — сказала Варвара Николаевна. — А вы замерзли…
— Варенька, вы сегодня в дурном настроении. — И Дмитрий взял ее под руку. —
— Ничего не случилось. Митя, вы продали бы меня за сто рублей?
— Нет.
— А за триста?
— Тоже нет.
— За десять тысяч?
— Нет.
— Ну, за два, три миллиона?
— Я взял бы еще больше! — смеясь, сказал Дмитрий. — Теперь я знаю, что случилось. У вас нет денег, Варенька, признавайтесь!
— Спасибо! Еще признаваться. Только этого не хватает.
— Хотите, достану?
— Не хочу, не хочу. Вы еще убьете кого-нибудь или ограбите.
Дмитрий вдруг замедлил шаги; она взглянула на него с любопытством.
— Знаете, ведь у меня очень много денег, — немного побледнев и робко улыбаясь, сказал Дмитрий, — но я, как говорит мой друг Неворожин, недальновиден, и потому нищ. Но все-таки, Варенька? Сколько вам нужно?
Они вышли на проспект Володарского. Даже трамваи несли снег на подножках, на фонарях, на поднятых перед вожатыми стеклах. Окна были обведены им. Он был всюду и очень похож на борную кислоту, как будто весь город засыпали борной кислотой. Букинисты стыли у своих ларей, засунув руки в рукава, мрачно переставляя ноги.
Хоть Варвара Николаевна и сказала, что совсем не холодно, но через каждый квартал забегала греться. Так они вдруг оказались в магазине Охотсоюза. Не зная, что спросить, Дмитрий сперва потребовал, чтобы ему показали винчестер, а потом спутал сетку для ловли птиц с рыболовной. Похожий на Болдуина работник прилавка посмотрел с презрением и молча погладил пробор. Они вышли, насилу удержавшись от смеха.
В антикварном магазине, где можно было ничего не спрашивать, они долго ходили среди гор и развалин старой мебели, столов, стульев, комодов и диванов, наваленных друг на друга. Страшные дедовские буфеты еще пахли жильем, гвоздикой, сухой апельсинной коркой, а другие, только что подновленные, — дешевым лаком. Мебель была плохая, все больше рухлядь, которую ставили на комиссию безработные наследники аристократических семейств и разоренная буржуазия.
— Митя, мне на Садовую. Если в каждый магазин заходить, мы никогда не доберемся. Какой это стиль?
— А черт его знает…
— Ну и стыдно, вы же когда-то в Академии художеств учились.
Приятель Дмитрия Блажин остановил их, едва они вышли из антикварного магазина, и они простояли несколько минут, разговаривая о «Парижанке», о знакомой застрелившейся на днях балерине, о том, что ни у кого нет денег. Блажин, замерзший и безобразный
— Митя, у вас все приятели такие же дураки? — спросила Варвара Николаевна, когда они расстались.
— Не все, но много.
— А зачем они вам?
— Для коллекции. Я коллекцию собираю. Есть очень забавные. Один инженер, теперь, по призванию, аптекарь. Другой с бакенбардами, под двадцатые годы. Два писателя — и довольно известных. Они у меня по жанрам делятся. Дураки развратные, восторженные, унылые и дураки-дипломаты. Много… До сорока номеров. Кстати, вот, куда мы сейчас зайдем. К Борису Александровичу, в «Международную книгу».
— Почему кстати? Он тоже в вашу коллекцию входит?
— Нет, он не входит, — серьезно возразил Дмитрий. — Он умный. Пошли, да?
— Нет, нет, я не пойду, — сказала Варвара Николаевна, вспоминая с недоброжелательством, какое у Неворожина было лицо, когда он спал, а она сидела подле него и думала. — Мне некогда, а вы идите.
— Варенька, на десять минут. Я только спрошу у него, можно ли умереть от любви, и мы сразу же отправимся дальше.
— Что спросите?
— Можно ли умереть от любви? — серьезно повторил Дмитрий.
— Митя, вы еще маленький и сумасброд. Зачем вам это знать?
— Это очень важно. Я люблю одну женщину и боюсь умереть.
— Кого же вы любите?
— Вас.
Варвара Николаевна посмотрела на него. Не останавливаясь, он несколько раз подряд поцеловал ее руку, все пальцы по очереди, а потом — в маленькое круглое отверстие, там, где застегивалась перчатка.
— Старо, старо, — сказала она, совсем как Неворожин. — Впрочем, пойдемте. Я не хочу, чтобы вы умирали.
Знакомый служащий сказал им, что Неворожин наверху, в отделе подписки. По узкой винтовой лестнице они поднялись наверх и попали в закоулок, заваленный книгами и похожий на балкон; с одной стороны были устроены перила. Полная белокурая женщина стучала на машинке, и раздвижные лесенки были приставлены к многочисленным книжным полкам, дотянувшимся сюда, казалось, из первого этажа магазина. На одной из лесенок стоял с раскрытой книгой в руках Неворожин. Дмитрий окликнул его, он перешагнул через несколько ступенек и спрыгнул с неожиданным проворством.
— А, очень рад!
Закоулок был такой маленький, а они были такие высокие и большие, что Неворожин должен был убрать несколько лесенок, прежде чем начать разговор.
— Борис, мы к тебе по очень важному делу, — начал Дмитрий и отвел глаза, чтобы не рассмеяться, — Нам нужно узнать… Варенька, а может быть, не стоит его спрашивать? Он ведь в этих делах…
— Нет, спросите.
— Нам, видишь ли, нужно узнать… — он не окончил и чуть заметным движением глаз указал на машинистку.