Избранное
Шрифт:
— Нет, пожалуйста, сейчас, — энергично сказала Машенька, — я помешала вам, это свинство.
— Александр Николаевич, я все равно больше ничего не знаю и не думал, — торопливо пробормотал Карташихин.
— Ладно, до завтра. А пока вот что — познакомьтесь!
— Рука мокрая…
— Не беда, давайте, — вдруг сказал Карташихин, — Я вас знаю, — добавил он, когда она назвала себя, — то есть я вас видел. Мы живем в одном доме. Я вас уже много лет знаю, вы тогда еще были в школе.
Машенька
— Ну, Машенька, рассказывайте! Впрочем, нет, дайте мне сперва на вас посмотреть! Вот сюда, сюда…
И Щепкин взял ее за руки и подвел к окну.
— Совершенно большая и красивая, — с удовольствием сказал он, — совершенно выросла. Сколько вам лет?
— Девятнадцать.
— Девятнадцать лет? Черт знает, я просто старик! ну, садитесь! И рассказывайте! Как это глупо, что мы не видимся годами! Как Сергей Иваныч?
— Он болен, — грустно сказала Машенька. — И не лечится. То есть лечится, но плохо. Я хотела попросить вас, Казик, чтобы вы к нему зашли и поговорили.
— Я?
— Да, да!
Щепкин поджал рот.
— Конечно, с большим удовольствием, — неуверенно сказал он, — если бы не эта история… Эта штука.
— Казик, никакой штуки давно нет. Он на днях вспоминал вас, и очень сердечно. Николай Дмитриевич — одно, а вы — другое. И, кроме того… — Она помолчала. — Теперь я совсем одна.
— Хорошо, зайду, — решительно сказал Щепкин. — Значит, что же? Убеждать, чтобы лечился?
— Да. И вообще… посмотреть. Только не проговоритесь, что я вас просила. Просто так, узнали, что болен.
Она сняла шляпку, и волосы рассыпались, она машинально откинула их со лба. Движение было усталое.
— А Дима?
— Казик, а что у вас? — не отвечая, торопливо сказала Машенька. — Вы стали знаменитым человеком, да? Я про вас в газете читала.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Ничего я не знаменитый, это все ерунда! Без моего ведома напечатали — и все перепутали. Я еще ничего не сделал — все собираюсь, и не выходит.
Шорох и ворчанье донеслись из-за перегородки. Пружина треснула. Кто-то откашливался. Дверь приоткрылась. С висячим кадыком, в туфлях и мышином халате, старик, которого Машенька не узнала, выглянул, посмотрел на нее и скрылся.
Щепкин немного покраснел.
— Это отец, — негромко сказал он, — Он очень постарел, правда?
— Да.
Он не только постарел, он стал страшен, и она чуть-чуть этого не сказала.
Через десять минут старый Щепкин вновь появился — на этот раз в черном лоснящемся сюртуке. Воротничок был старинный, высокий, кадык висел между его отогнутыми уголками.
— Если не ошибаюсь, Мария
Машенька испуганно подала руку.
— Я вам не помешал? Шура, я не помешал вам?
— Нет, пожалуйста, — сухо ответил сын.
Старый Щепкин погладил височки и сел.
— Как поживает Сергей Иваныч? — вдруг с живостью спросил он. — Я слышал, он нездоров?
— Да, — отвечала Машенька с принуждением.
— Он серьезно болен, — с удовольствием повторил Щепкин, не обращая ни малейшего внимания на сына, у которого стало напряженное, сердитое выражение лица. — Очень серьезно. Его надо лечить. И не здесь, а за границей. Пускай едет в Берлин, к Биру. В девяносто восьмом году Бир лечил меня от несварения желудка.
С минуту все молчали. Александр Николаевич посмотрел на отца и отвернулся. Машенька привстала.
— Исследование делали? — отрывисто спросил Щепкин.
— Да.
— И что же? Диагноз?
— Диагнозы были разные, — не глядя на него, отвечала Машенька.
— Например, например?
— Папа!
Старый Щепкин зажмурился, засмеялся, замахал рукой.
— Помешал, помешал, не то сказал, наврал, наврал, — прохрипел он и вдруг встал и вышел.
Это было так неожиданно, что Машенька вскочила, сама не зная зачем, и сейчас же криво надела шляпку. Покусывая губы, Александр Щепкин прошелся по комнате. Она взяла его за руку.
— Ну что мне с ним делать? — тихо сказал он.
Дождь еще моросил. Сторожиха подметала сквер и намела по углам большие кучи мокрых, потемневших листьев. Она была на кого-то похожа, но Машеньке некогда было вспоминать, на кого, и она поскорее стала думать о своем. Во-первых, Казик. Это странно, она совершенно забыла, какой он хороший. Правда, он очень переменился! Он выглядит гораздо старше Димы, трудно поверить, что между ними только три года. Он стал серьезнее и гораздо проще. Мельком она подумала о старом Щепкине, но эта мысль пригрозила ей всеми другими — об отце, печальными и занимавшими все ее время, и она нарочно сейчас же забыла старого Щепкина и вернулась к молодому.
Она вспомнила, как они вместе жили в Финляндии — и он на пари прыгнул со скалы в море и расцарапал грудь и живот об острые камни. Эти дураки, Димка и Сережа Кричевский, решили тогда, что раны нужно лечить солнцем, и заставили его жариться целый час, пока все не запеклось, и пришлось размачивать перекисью водорода. Сосны росли наклонно между скалами и над морем, воздух соленый, и кожа чуть солоноватая, если лизнуть, а песок кристаллический, крупный. Сколько ей было лет тогда — семь или восемь?