Избранное
Шрифт:
Зима. Картина худ. Корнышева. 1960 год. Художник Корнышев известен как иллюстратор множества книг в России.
Взгляни под ноги, там такая красота!
Ты можешь вдруг увидеть преогромнейшую щуку
На дне реки. Сожмется сердце рыбака,
Что вытащить ее не можешь, а ведь это мука.
Деревья сказкою в белейшем инее стоят,
Снегурочками нежными в прекрасных одеяньях
И молча на прохожих с удивлением глядят,
Что на работу так спешат, оказывая мало им вниманья.
Зимой с трамплинов люди птицами летят
И слаломом стекают с гор высоких.
И беспристрастно горы вниз глядят,
Осознавая красоту свою невероятную,
и утопают в синеве далекой.
Из труб – по снегу пораскинулись дома —
Идут дымки столбом. Мороз. Так надо.
Там у печей хозяйки трудятся века,
Пекут хлеба душистые – души отрада.
В хлевах привычно скот стоит и ждет весну,
Когда их выгонят из тесного загона в поле.
Жуют коровы жвачку вечную там, лежа на полу,
А кони все овсом хрустят, наверное,
мечтают о весенней воле.
А зимний хлев, когда ты посетишь его,
Прислушайся, в нем столько разных звуков:
Коровье тихое мычанье, свинок и баранов топоток в углу,
Коней вдруг всхрап, копыт нетерпеливых стука.
Там зимний пар, особый запах там стоит,
И отовсюду веет миром и покоем освященным.
Порою кажется, здесь маленький ребеночек лежит,
Спаситель наш среди скота новорожденный.
Все то, что нам дает чудесная зима,
Не получить в другое время года.
Так будем мы ее благодарить всегда
За то, что дарит нам покой и отдых даже в непогоду.
Так будем мы декабрь благодарить,
Который величайший дар нам преподнес зимою.
Спаситель в нем родился – так тому и быть.
И Воскресения его мы будем ждать весною.
25.01.2010
Моя любовь и боль – Россия
Дорогой Москве
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
А. С. Пушкин
Россия-мать – таинственная сторона,
К тебе приковано всемирное внимание,
На шаре на земном та исполинская страна,
С историей и мира, и войны —
историей нечеловеческих страданий.
Четыре с половиной с севера на юг ты заняла,
А с запада к востоку все двенадцать тысяч одолела,
За тысячу прошедших лет ты всех врагов смела,
В движенье ко Христу предела не имела.
Могучих рек течением покрытая страна,
Сибирским своеволием ты славилась от века.
Стоят кедровые могучие привольные леса,
Зверьем, грибами и орехом оделяя человека.
Сапфирами в могучих тех таинственных лесах
Красуются озера, в тростниковом обрамленье отражаясь.
Летят над ними друг за другом облака,
В них в фантастических фигурах вдруг преображаясь.
В охре бесчисленных прокошенных полей
Снопы ржаные, перевязанные пряслом,
В июльские жары трудился русский человек
И поливал свою он землю потом не напрасным.
Такие разницы температур в ней прижились,
И в них там множество народов проживали,
Там чукчи при пятидесяти семи минусовых,
На юге при пятидесяти градусах жары детей рожали.
Зверей на ней количества не сосчитать.
Медведь и соболь запросто столкнутся,
А чернобурок и песцов там не пересчитать,
И от лосей и кабанов, бывало, и не увернуться.
А в перелетные поры там днем темно
От
В полях перепелов полным-полно,
Не считаны они, их больше, чем букашек.
А соловьи в той милой среднерусской полосе,
Таких оркестров не бывает сроду,
По ивнякам на озере иль на реке
На сотни километров оживляли курскую природу.
О, соловей, тебя непостижимым даром
Господь и Ангелы сумели одарить.
И голос Каллас в горлышке твоем звучит, и не задаром
Колоратуру высшей пробы можешь ты дарить.
Частенько человеку русскому не надо и сетей,
Входи с берестяным лукошком прямо в воду,
И раков, рыбу черпай тем лукошком поскорей,
Пока не уползли обратно, и грузи их на подводу.
В богатстве необъятном утопала там земля,
Руды и золота запасов без конца и края.
Бывало, из-за стаи осетров по Волге лодка не плыла,
Часами застревая в этой рыбной стае.
Подворье русское веками было создано упорнейшим трудом,
Кормилиц пара – и лошадок двое – пахотные гривы,
Да свиньи с живностью кудахтали, мычали, блеяли кругом.
Иконы по углам с лампадкой вечною светили.
Так искони в сословиях страна огромная жила,
И всяк сверчок знал свой шесток с рожденья,
К молитве в церковь собиралась вся крестьянская семья,
Надев все лучшее, что есть, по воскресеньям.
Недаром ведь наш Пушкин написал в былые времена,
Что несравненно лучше доля по России крестьянина,
Чем западная, та, которая во Франции и Англии была —
На этом зиждилась всегда Земли российской сила.
Но без труда не вынешь ты и рыбки из пруда,
И жизнь была тяжелой, в поте и дорогах,
Но пропитание достойное давала всем она
При вере в Бога, в радостях, печалях и тревогах.
Итак, приступим. Вот такой была страна,
Бесчисленные племена в которой проживали,
Теперь пойдем вперед из древней старины,
Пойдем вперед в туманные России дали.
Правление на Руси – цари
Начало правления династии Романовых
Дальше – Советская власть – конец России.
Ленин, Сталин, Булганин, Маленков, Хрущев, Брежнев, Черненко, Горбачев, Ельцин. Путин, Медведев– 1917–2010 Опять грызня князей без края и границ.
Царская семья
Убиты и рассеяны-распылены.
Казалось бы, исчезли навсегда из были.
Но Души их нам светят звёздами вдали
Из мироздания, что создано из звёздной пыли.
Россия
О, Русь моя, ковыльные поля!
Там в солнечном потоке трели жаворонка,
Внизу река, и пенная по камушкам струя
Звучит, как сказка, в синеве бездонной.
И неба колокол все синевой накрыл.
Дурман безбрежности, весь освещенный солнцем,
Мне душу теплотой такою одарил,
Как пред грозою лучик солнечный в оконце.
А к вечеру в округе там оркестр звучит,
И в уши прилетает песней соловьиной,
А лес, прислушиваясь к песне, вдалеке стоит,
Подмешивая к звукам трели клекот голубиный.
Я 33 назад оставил улицы Москвы,
Мне было 42, всепонимающим мужчиной,
И крылья самолета родину оставили вдали
В те брежневские времена – сплошная ложь причина.
Она вконец опутала страну в том 76-м.
Правительство кричало, что живем почти при коммунизме,
А в магазинах не было почти что ничего, живи постом,
Кормись ты хоть травой в родной отчизне.
Портреты бровеносца понаклеены везде,
Они смотрели жутью – всю обвешанной железкой.
В умат я пьяных увидал людей,
В отменном русском мате и походке их нетрезвой.
Ведь вроде бы застой, а в яму падает страна.
Великая страна с огромной территорией, что победила.
Она не поняла, что дальше лгать нельзя,
А что поделаешь, ведь КГБ везде, а это сила.
Инакомыслящих сажали ни за что,
Под одеялом с женушкой сказать хоть слово,
Что недоволен ты зарплатой, что работаешь ты ни про что,
Не можешь мяса немороженного ты купить простого.
Вот магазин с длиннющей очередью да мороз,
И просьбы к мяснику: «Костей поменьше дайте»,
«Язык – тот только без костей, получишь счас навоз,
Из Аргентины мясо получаем мы с костями, знайте».
Мясник – он первый человек в стране,
Ему там все дороги и пути открыты,
Он дефицит достанет даже на Луне,
И много денежек в матраце у него зарыто.
Колесный стук, и клетка из железа появилась, как сама,
А в ней кусками грубыми перемороженное мясо.
Такое мог придумать только сатана,
И мясо чрез решетки рвет толпа, и многие напрасно.
Директор магазина с красной рожей наблюдает издали.
Он наслаждается картиной несуразной,
Как люди в снеге да с мороза возятся вдали,
Пытаясь пропитание достать в возне той безобразной.
Откуда мясо и нормальные продукты, господа?
Ведь сорок экземпляров Золотой Звезды для бровеносца,
Оружие в Анголу, в Эфиопию гони скорей туда,
Чтоб коммунизм в тех нищих странах засиял, как солнце.
Не только о еде насущной речь я поведу. В те времена
Одежда стала для семьи каким-то наважденьем.
На те гроши, что сэкономили, не купишь ни хрена,
Советскую кривую покупай, носи по воскресеньям.
Не лучшие профессии достались нам,
За что наказаны с женой и маленьким ребенком.
Вот инженер – экономист, учитель я,
Мы задыхались от безденежья, кредит спасал и только.
А сверху наглое, отъевшееся старичье.
И что для них сто сорок миллионов оборванцев?
Галина Брежнева с Чурбановым, гэбэшным муженьком,
Возилась в драгоценностях и бриллиантах.
А как хотелось что-то вкусное на праздники купить.
Вот здесь мне повезло, имел я друга.
Он следователем в милиции служил,
А там порука нерушимая идет по кругу.
Ну, в магазин, в подвальчик, да с директором – вот красота,
Вам, Александр Макарович,
на светлый праздник услужить мы рады:
Вот семга, балычок, вот черная и красная икра,
Ну, скатерть самобранка – Ваньки-дурачка отрада.
Ну, только через связь преступную
В стране великой избранные блага получали,
А кто неизбранный – ходи в обносках и голодный, знай,
Что блага эти – те, кто наверху поразбирали.
Нью-Йорк. Проехал как-то через красный свет.
Вдруг полицейский, я по русской-то привычке
Сто долларов в права, ну, все: тюрьма – привет,
И посидел за подкуп, как воришка за отмычку.
Глаза, душа и руки попривыкли ко всему
Тому, что я за сорок два в России видел.
Дома построенные кое-как, мотор машин в дыму,
Дороги кое-как заплатанные – эту жизнь возненавидел.
Как раб последний на цепи, не рыпайся – сиди,
С такой-то красоты из коммунизма ты удрать собрался,
Но ты не русский, денежки за выход из гражданства
и образование плати,
Квартиру отдавай и побыстрее, сволочь, убирайся.
А остальные, кто не полунемец и полуеврей,
Ты продолжай в навозной куче пьянствовать – копаться,
А что ты сдохнешь, то на это наплевать, ей-ей,
В могиле, да и то за взятку, отлежишься, братцы.
А чтоб народ не возникал, и революцию, не дай-то Бог,
Войну придумали в Афганистане,
Им что, по-быстренькому наверху придумали предлог,
Несчастных, нашу кровушку, детей поубивали.
По телеку я видел похороны Брежнева,
пузатую в погонах генеральскую толпу,
За гробом несшую награды своего покойного генсека.
За провожающих так было стыдно, не пролил слезу,
Хотя тогда ведь Божие дитя, ведь хоронили человека.
Пишу в альпийской Австрии – свой дом, снега.
Вдруг подошла жена, в мою вгляделась писанину,
Вздохнув, сказала: «Ночи два часа, ведь пишешь зря,
Никто читать не будет, все известно, и побереги-ка спину».
Не понимает, милая, хорошая моя,
Что нет покоя мне на море и на суше.
«Поэты ходят пятками по лезвию ножа,
И ранят в кровь свои босые души». [11]
Уж тридцать три живу вдали я от России, господа,
Двенадцатого января 2010-го влепил мне Жириновский,
По телевизору сказал:
«Сто миллионов не работают, друзья».
А кто ж тогда работает?
Трясемся мы в доисторической повозке.
Болею и страдаю потому, что Родина великая в беде.
Такой не существует в мире даже и в бреду, ты знаешь,
Что продают фальшивые лекарства, и везде
В аптеках не здоровым, а больным задорого – ты понимаешь?
На стариках держалась кое-как огромная страна,
После войны они, как лошади, работали, все понимая.
Теперь фальшивые лекарства и продукты – на!
На пенсию в четыре тысячи рублей как жить? Не знаю.
Душа болит и ноет постоянно от того,
Что воры и мошенники кругом, и Жириновский это знает.
Сказал, что две палаты депутатов – запредельное число
Тех, кто лоббирует преступность, в нищету страну вгоняет.
«Конюшни авгиевы» кое-кто старался разгрести,
А где они? Рыжковы, Хакамады и Немцовы – их не видно,
Кругом одни мошенники, льстецы,
А президент один с лопатой, он навоз не выгребет – обидно.
В коррупции и лени уж погрязло все и вся,
Зеленый Богом стал – воруют без оглядки.
И в попустительстве милиции погрязла вся страна,
Миллионы в кейсах тех идут на взятки.
Но в похвалу народу русскому сказать могу,
Что телевиденье его и лучше,
содержательней всего того, что в мире.
Но не доходит до ума и сердца потому,
Что только про убийства поглощают,
как еду, в своей квартире.
Четыре ночи. Тишина. Пишу, не сплю.
Жена проснулась, спрашивает: «Ты все пишешь?»
Что я отвечу, как я спать могу,
Когда моя душа через десятки лет Россией дышит?
Я понимаю, почему все так произошло:
Уж тыщу лет народ в трагедии живет, и так поныне.
Не выдавил он из себя раба, и так пошло,
То Петр, Грозный, Сталин рубят головы,
и по спине кнутом, вперед, скотины.
От ига от татарского народец исхитрился весь,
Он знает, те, кто наверху, его обманут.
И если о себе не позаботиться, ну, как ни есть,
Убьют и изведут, собаки, кожу стянут.
И веры в Бога были так надолго лишены,
А за последние за семьдесят все церкви повзрывали.
Ну, где отдушина для человеческой души?
А пустота в людской душе – ведь это не беда ли?
Разбили, выбросили десять кирпичей,
Те, на которых человеческое мироздание держалось.
Божественные заповеди те,
которые держали в чистоте людей.
Беда, что нравственность, не выдержав стыда, сбежала.
Преступники, что страхом придавили свой народ,
На Красной площади лежат позорными рядами.
А самый главный – он с рукой вперед.
Быть может, Гитлера вы памятник в Германии видали?
А раз творится так на этой-то земле,
Которую веками, как дождями, кровью поливали,
Где каждый говорит: «Законы государства не по мне»,
Где справедливости веками не видали.
На той земле никто и не построит ничего,
Пока те десять кирпичей в мозги российские не вставят.
Правительства работа не нужна ни для кого,
Пока чиновников за взятки их посадят или расстреляют.
Страна, где школы превратилися в разбойные места.
А звание учителя принижено, куда уж ниже.
Где девочки друг друга убивают, а в тринадцать мать она,
Где единицы лишь стараются быть к Богу ближе.
Там милиционер народу не защитник – враг,
Который постоянно грабит на дороге.
Нет, не поднимется страна, уйдет во мрак,
Дождется – похоронные за ней приедут дроги.
Страна, где денег нет, прекращено строительство дорог.
Как Жириновский сообщил, сто миллиардов в год теряет.
А человек российский без тепла в квартире нищенской продрог,
И это думские страной великой называют!
Огромная страна и безграничный подкуп, произвол.
Где большинство лукавит, врет и борется за выживание.
Ну, где найти противоядие и от беды укол,
И у правительства, и у меня, ну, полное непониманье.
Мне кажется, единственный тут выход есть:
Как немцы сделали – упасть всем в покаяньи
За все убийства, мерзость, за века, которые не перечесть,
А тех, кто жив и это все творил, на суд и наказанье.
И хватит всем кричать, что мы великая страна,
Что мы сильны, учиться нечего у Запада, все знаем.
Уж лучше говорить и день, и ночь, что вера нам нужна,
Без веры в Бога все мы погибаем.
Народонаселение России убывает с каждым днем
От спида и туберкулеза, смерти на дорогах,
самоубийств и пьянства.
Скорее надо что-то делать, вскоре перемрем,
На миллион, на полтора нас меньше каждый год,
и это сатаны лукавство.
Бог примет раскаяние и воскресит страну,
Которую из-за непослушанья бросил он когда-то.
И если в душу не вернем мы Бога, ввергнемся в беду,
Россия – Мать любимая погибнет без возврата.
14.01.2010
Портрет
Ну, почему бандит и негодяй, убивший миллионы,
Вдруг вознесен на щит – ура-ура,
Россия бедная – где с зеками позорные вагоны,
Которые распылены в туманах сталинской рукою навсегда?
Где жены, матери замученных врагов народа?
Где слезы их и жизни жуткой маята?
Развеяны среди сибирской непогоды
При помощи подручных Сталина, погибли навсегда.
«Пусть говорят» Малахова идет программа
На тему «Сталин жил и жив, и будет жить».
Насобирались в зале старики из «смершевского» хлама,
Они ведь ветераны и готовы подлецу служить.
Иконостасом понавешаны железные медали.
Звезды там красной иль гвардейского не увидать,
Сгибаются под ними в девяносто стариканы,
А что стреляли в спины атакующим не доказать.
Вдруг захотели наверху в две тысячи десятом,
Портреты Сталина развесить по Москве,
Ах, как бы им не пропустить заветной даты,
К которой сорок миллионов сгинули в войне.
Там молодежь сидит и им в лицо бросает,
«А где все те, кто был в плену иль в оккупации врага?
И почему безруких и безногих в море побросали?
Ведь в море тысячами переполнена была баржа и не одна?»
А эти не танкисты и не летчики, откуда грудь бронею,
И злобы огонек в глазах их не погас,
Ах, как за Сталина они кричали лжегерои,
Ведь настоящие герои все в земле сейчас.
А как же мать жены, герой, войну прошедший,
Которая до Австрии с оружием дошла?
Имела две медали, красную Звезду, значок гвардейский,
За то, что видела как в Австрии живут, исчезла без следа.
Дошли ведь до того, что памятники Сталину поставят,
Стране понадобилась жесткая и беспощадная рука.
А что при этой-то руке их в воронки посадят,
Да внуков от врагов народа сразу в лагеря.
Прогнило все и вся, протухли и мозги у большинства народа.
Две тыщи лет назад такой же вот народ кричал,
«Убей его, распни!», – кричали на Христа, на Бога,
И мало кто жалел его – протестовал.
Глупее и злобнее существа, чем человек, ну, нет на свете,
Как редко совестливый человек средь нас живет.
Эй, наверху! Погубите страну! Ведь вы за все в ответе!
Не на портретах должен быть преступник, а в тюрьме, наоборот.
Хотя и этой редкости достаточно, чтобы страну спасти.
От бандитизма и коррупции, засилья произвола,
Ведь солнце освещает множество планет на их пути,
Зависит все от тех, кто наверху, от их решительного слова.
Но не хотят они, им сталинизм родней,
Он на руку ведь им, с ним легче управлять, приятней.
Эх, с этим именем да понастроить новых лагерей,
И это правильно, для русского народа палка —
аргумент понятней.
Ну, что ж, смиримся, ни к чему слова,
Придет то время, и за ними воронок приедет,
«Кто меч поднял, от этого меча погибнет», вот тогда
Восторжествует правда – разум у народа просветлеет.
Ведь ту смертельную войну мы выиграли не одни,
Американцы, англичане и французы помогали,
Однако, их как не было, и имена их не слышны,
Союзников как будто сотни тысяч и не воевали.
В стране о демократии на всех углах кричат,
А демократии той нет ни на одну копейку.
Коррупция и криминал, прилизанный разврат,
Страна, где все нашли себе лазейку.
Лазейку в никуда, лазейку в нищету,
Ведь будущее для людей неотвратимо.
Пойдет оно подбитым кораблем ко дну,
Ведь зло, посеянное в намерении неодолимо.
Эй! Сталинисты, вешайте портреты Сталина везде!
В квартирах и на площадях, в сортире, только поскорее,
А можно у своей жены вам разместить в «п…е»,
Тогда и жизнь наладится, «жить будет лучше, веселее». [12]
11.03.2010
Немножко о быте
Москва, какой-то дикий непонятный диссонанс
Рассек единство между городом и москвичами.
В каком-то «Молохе» проходит жизнь сейчас,
В борьбе за выживание, ну, чистое «Цунами».
Ну, прежде выживали кое-как и вроде нипочем.
В послевоенные года в разрухе и печали,
Теперь уж двадцать первый век в Москве, причем,
Мы нанотехнологию в помощницы позвали.
А толку что, ее ведь с кашею не съешь,
Не жизнь кругом, одни обманы,
Смотрите рыба тухлая, а вид так свеж,
Как будто бы, ну, только что из океана.
А рыбка-то не свежая лежит перед тобой,
В ней жабры тухлые, мы акварельной краской,
Надуем с химией водичкою простой,
А чешую просушим и подклеем, вот вся сказка.
И глаз у бедненькой починим, не беда.
И маслицем его, где надо, смажем,
А изнутри водой надуем, ведь на то игла,
Не будет как живой, живым блестеть прикажем.
Ну, рыбка на прилавке, просто красота!
За что тухлятину едим, не знаем сами,
Мошенники кругом, а санитарный враг подмазан как всегда
Управа городская «неподкупная» все время с нами.
И так во всем, куда москвич не ткнись,
Лекарства, пища – чистая подделка,
Не вздумай жалобы писать, заткнись,
В подъезде «крышу» молотком – вот вся безделка.
О замороженных продуктах и не говори,
Они опасней атомного взрыва.
В консервах дрянь – внимательно смотри,
Хотя на вид оберточки красивы.
Красиво выглядят московские дома,
А диллеры, ну, вообще, которые их предлагают,
Пижон нотариус, прикид у адвоката – ну, дела,
А сервис, вообще, – ну, точно дело знают.
Ты предоплату наш любезный заплатил,
Так «пустяки» десятку тыщ зеленых,
И можешь праздновать, гулять и пить,
Придет твоя квартира в день определенный.
А времечко идет, звонишь, как идиот…
Но фирмы нет, вдруг обанкротилась случайно,
И за бугром нотариус и адвокат живет,
А ты уж бомж, хотя сопротивляешься отчайно.
Здесь все не пустяки, а новая беда.
Капитализм свирепствует со страшной силой,
Машинами так переполена несчастная Москва,
Что
А пробки, ведь для пользы, в них и отдыхай.
Работа ведь не волк, и в лес не убегает,
Сиди да слушай радио, мечтай,
А кто не знает пользы пробок, ничего не понимает.
Везде мошеники, их просто тьма.
Они как блохи кошку окружили человека,
Он бедолага сбрасывает их с себя,
Они назад, ну, не приручишь их от века.
Такие времена, за продуктовой сумкою следи.
Ну, вышел только что из магазина,
Глядь, гастарбайтер безработный позади,
Рывок – от сумки только ручка, вот такая сила.
Не вздумай денежки прилюдно разменять.
В обменном пункте глаз положен так как надо.
Ты выйдешь, денежки тю-тю, тебе их не видать,
Они мошеннику намного более нужны, эх бедолага.
На улице разбой – ГИБДД.
Ведь остановят ни за что и денежки изымут.
А не отдашь – права отнимут навсегда,
И если не по-ихнему, ну, что-нибудь предпримут.
А самое там страшное – подкуплен суд,
Не только он подкуплен, там и смертью угрожают.
Сейчас ты судишь, завтра сам пойдешь под суд,
И под асфальт возможно закатают.
Вся жизнь в Москве как белка, загнана в капкан,
В котором голову иль лапу потеряет,
Вот и хитрят, искручиваются змеей напополам,
Как выжить в той отравленной среде, не понимаю.
По ипотеке аж 14 % – просто срам!
До кризиса работал – было все в порядке,
Сейчас работы нет – не скажешь «не отдам»,
Как дальше жить, одни загадки.
Сырье распродаем задаром – почему?
Достойного продукта мы не производим.
Ведь скоро Родину опустошим свою,
Пропили, продали, от безнадеги волком воем.
Коррупция и подкуп расцвели везде,
Цветами ядовитыми по всей России.
А право телефонное! Покоя нет нигде.
Куда исчезла вдруг непобедимая России сила.
Звонок, герой-солдат – все восемьдесят пять,
Без страха дверь квартиры открывает,
Ограблен и убит Герой, ну, что сказать,
Вот так «ни за понюшку табаку» защитник погибает.
Пишу, слеза стоит в моих глазах,
Мечусь как белка в колесе – ну, что поделать,
Ну, сколько можно дальше жить впотьмах,
Где Бог? Где Вера? Где Любовь? Ну, ничего не сделать.
Пройдут года, Россия выживет, и выживет народ,
Но только при одном условии – при Вере в Бога.
Неправда, ложь, все это временно – Господь
Укажет Родине, где вечная и верная дорога.
13.02.2010
Какая тайна наш российский молодец!
Какая тайна наш российский молодец!
Он, если выпьет, может все на свете.
Он швец, и жнец, и на дуде игрец,
Его ни разумом, его душою не поймешь вовеки.
Он может голым, босиком прожить,
Последнюю рубаху снимет для тебя, родимый,
А завтра запросто в суде он может заявить,
Что ты украл его рубаху – будешь подсудимым.
Деньгу последнюю он может вдруг тебе отдать,
А завтра после пьянки заявить, что ты ему еще и должен,
С твоей женой иль друга женушкой он может переспать,
Уверен он, что на плохого человека будет не похожим.
Закон ему всегда и вдоль, и поперек,
Закон ему всегда, как «лошадино дышло»,
Верти его, куда ты хочешь, мой милок,
Как повернул его, так по тебе и вышло.
При Сталине он на себя и лгал, и доносил,
И доносился до того, что погубил миллионы,
А на войне в бою пощады не просил,
И воевал, и уничтожил он фашистов легионы.
А перед самой пред войной забрали у него отца и мать,
Но он молчал и умирал за подлого бандита,
Вместо того, чтобы его убить, ебена мать,
Терпел, что грязью совесть залита, от грязи не отмыта.
Так мой отец, затем расстрелянный, квартиру другу дал,
Чтобы друг его с женою там пожил, на время,
Когда сам без квартиры оказался, друг его уж не признал,
Сказал, что разговаривать о пустяках ему не время.
Сумбур, сумбур у большинства в душе,
Из топорища кашу он сварить сумеет,
А топором побреется – смотри, жених уже,
Таким любой красавице он душеньку согреет.
Вот он характер, все-то на авось,
Пока гром не ударит, на лоб креста он не положит,
Поленница из дров вся будет наперекосяк и вкось,
Труда, чтоб аккуратно все сложить, он не приложит.
Сегодня он тебя поцеловал, а после задарма предал,
И завтра от содеянного заливается слезами,
Сегодня тушит у соседа он пожар,
А завтра дом другой из зависти он подожжет, играя.
Сегодня за столом с тобою будет водку пить,
И целовать, и обнимать, защекотав усами,
А завтра запросто тебя он может отлупить:
Ему вдруг показалось, обозвал его зазорными словами.
Вот сколько странных слов и нелицеприятных я нагородил
Народу русскому и в похвалу, а может быть, в обиду,
Но верующих в Бога к этому характеру я не соотносил,
Они другие люди в мыслях, поведении и виду.
А может, это и не хуже, чем вся земная суета,
Где жизнь разумная разграфлена по клеткам,
У русских все в движении: то счастье, то беда —
Сам выбирается из несчастий белкою по веткам.
Но до невероятности талантлив наш народ,
Татарское нашествие ведь не прошло задаром:
Казалось, должен был от ига очуметь – нет, все наоборот,
Для русских для людей то Иго оказалось Даром.
Какие имена в поэзии и в музыке звучат:
Толстой и Достоевский, Лермонтов и Пушкин.
Балет и оперы прекрасные, билеты нарасхват.
Есенин и ракеты, космос – в этом наш народ единодушен.
Та смесь в характере и минусов, и плюсов дорога,
Она могучая река, несущая и бревна, и обломки,
Но вот затор прорвался, и она чиста.
Вперед, вперед, пусть изумляются российские потомки!
Неоправданная ностальгия
Хочу я Родину когда-то посетить,
Я долгих тридцать два ее не видел,
О, Мать моя, о, горькая моя,
Ну почему тебе чужой? Чем я тебя обидел?
Ведь итальянцы, турки каждый год
Спешат домой, стремятся к ней душою,
Увидеть землю, на которой родились,
И встречи ожидают с Родиною дорогою.
Ведь даже, если умерли отец и мать,
Осталось все: он от чего уехал – не уехал,
И Родина с сердечностью приветствует его,
Я был бы одинок, когда б на Родину приехал.
Прогресса время, улучшаться все должно,
А у меня в России все кривей и хуже,
Ведь генофонд, как ветром унесло,
И схватывает душу с ветром стужа.
Какая-то фальшивость, все наперекосяк,
Так много с челками на лбу полудебилов,
Позабирали телефонным правом все
И круговой с милицией порукой накопили силу.
А челочки на лбу носили воры, паханы
Там, в лагерях далеких, снегом занесенных.
Они законны были в этих лагерях,
Теперь в Москве они творят свои законы.
Как люди мучаются, и пером не описать,
Простаивают в пробках часика четыре.
Миллион мошенников – коррупция везде,
А милых и застенчивых – держи карман пошире.
Как жить? Кругом полнейший произвол,
А если ты еще предприниматель сдуру,
То жди: наркотики иль пистолет подсунут в дом,
Или предъявят фотографию жене, как спал с какой-то дурой.
С судами связываться и не думай, не моги,
Судья подкуплен, сам дрожит от страха.
Убийства громкие и до сих пор в пыли,
Тебя обманут и обокрадут в Госстрахе.
В домах опасно жить – квартиры на газу
Взрываются почти что повсеместно.
Ведь пьянь-соседи газа не закроют, и «кирдык».
И повторять об этом часто – просто неуместно.
Собачьи стаи расплодились там кругом,
И сотни москвичей страдают от напастей,
А в задницу им колют сыворотку день и ночь,
Спасают бедных от собачьей пасти.
О ценах о московских и не говори:
Какие там Парижи и какая там Европа?
В паршивейшем отеле, как за Куршавель
Заплатишь ты, уйдешь отсюда с голой жопой.
Подъезды – ужас, всех бросает в дрожь,
Они в грязи, в моче, на потолке окурки…
Опасным взглядом провожает молодежь,
Похожая на недоделанных придурков.
Быть может, не совсем я справедлив:
В Москве живет двенадцать миллионов,
А два процента вычислить от них —
Они живут в шикарнейших районах.
Домишки олигархов все огромною стеной окружены,
Охрана из спецназа, все двадцать четыре,
Такие молодцы, ой, мамочка, спаси,
Таких ребят не встретишь в целом мире.
Архитектурно – эти домики изыск,
Четыреста-шестьсот квадратных метров,
А что творится там за стенами у них,
Об этом я не знаю, нет ответа.
А взятки? Бедная, о, бедная Европа!
Открой-ка взяточника кейс и посмотри,
Как новенькие баксы, два-три миллиона,
Лежат и греют душу. С этим не шути.
Ну, все прогнило, все, что может гнить,
Парады, фейерверки, толпы, показуха —
И это о Москве, а о провинции что говорить?
Провинциальный город – полная разруха.
Ведь пенсия для всех три тысячи рублей,
А в переводе это восемьдесят евро.
Сто миллионов тянут в нищете,
И только русские живут отчаянным маневром.
Десятки тысяч километров нефтью залиты,
Разрушены дороги и дома в упадке,
Бесчисленные детские дома и воровство —
К ним деньги не доходят все идет на взятки.
Могучая, огромная, непобедимая страна!
Один-два корабля осиливают за год еле-еле,
Десяток самолетов, дедовщина, смерть солдат…
Когда же это кончится, на самом деле?
А посмотрите-ка на тех, кто спас страну.
Их часто за награды дома убивают,
Затем награды те на рынке продают.
Их мало уж осталось, время, умирают.
А где мораль, где гордость за страну,
За ту страну, за тех людей, что победили?
На памятнике Вечного огня сгорать живым
Прохожего невинного мальчишку положили.
В Москве места есть, где ты, как в лесу,
Но не среди деревьев ты идешь-хромаешь,
Идешь через шпалеру проституток молодых,
А схватишь триппер, сифилис иль спид – не знаешь.
Все, что я рассказал, не выдумка моя,
Я не барон Мюнхгаузен, об этом знаю.
Об этой ситуации нам Президент России рассказал,
Тому, кто этого не слышал, повторяю.
Не знаю, так не хочется мне ехать в никуда,
А, может быть, на старости поехать – будет легче,
А, может быть, уж никого не встречу я.
Как правильно сказал Саади нам: «Кого уж нет, а те далече».
18.05.2009
Мысли
Мне семьдесят четыре стукнуло недавно,
Ты, комната моя, владение мое,
Внутри Кремля запрятана потайно,
Нет доступа для Бога и ни для кого.
Семинаристом я от Бога отказался,
Мне ведь не нужен он ни для чего.
Я после семинарии религией не пробавлялся,
В меня пусть верят – больше ни в кого.
Здесь полутьма так с полуночью схожа,
Моим ногам тепло и сухо, не отнять.
Вот надо сапоги мои шевровой кожи
Отдать грузинскому сапожнику перелатать.
Еще чего-то занавеска завернулась,
Для снайпера есть щелочка, видать.
Закрою, чтоб судьба не отвернулась,
Охотников так много, что хотят меня убрать.
Я не урод, хотя природа мне не подфартила,
Дала размер ноги сорок восьмой,
И ростом невысоким наградила,
И руку левую не разогнуть, к тому ж рябой.
Сегодня выдался спокойный день на славу,
Сегодня я не буду убирать и подчищать,
Пускай денечек поживут еще, порадуются Благу,
Сегодня можно о себе повспоминать.
В двадцать четвертом вдруг картавый умер,
Я кадры по стране и Крупскую к рукам прибрал,
В тридцатых выдал новый номер,
Всех раскулачил, всех в повиновение загнал.
Пришел момент, и я усилия утроил,
Зиновьев, Каменев, попались прочих целый ряд,
Из ребер их такой я ксилофон устроил,
Что до сих пор мелодией пугающей звучат.
Эх, почему в далекой юности я не остался?
Когда бесстрашно с Камо грабил банки я.
И как я паханом в тюрьме считался,
Или когда в охранке царской – где те времена?
А что касается хозяина почти что мира,
Людскую душу, дорогие, надо знать,
И изловчиться сделать из себя Кумира,
Об этом не давать людишкам забывать.
С народом, как на скрипке Страдивари,
На чувствах плебса с виртуозностью играть,
Как Паганини, но без всякой драмы,
Но только не переиграть, и скрипку не сломать.
Всю жизнь я положил, чтобы внизу не шевелились,
А покушались «по Ежову» миллионов шестьдесят,
Как я им приказал – они угомонились,
Лежат в земле, лежат и не сопят.
Эх, что-то много мыслей появилось,
У юноши из Гори в голове сейчас,
Ну, надо выпить и соснуть, чтоб не крутились,
По-моему, и время поваляться – самый раз.
Графинчики с вином такого цвета,
Что крови красной и не обогнать,
И на замках закрыты горлышки при этом,
А ключики от них на поясе, ну, благодать.
А дверь мою так просто не откроешь,
Я рычагом подвину – шириною в щель она,
Но от лица Поскребышева взвоешь,
Хоть в пол-лица, но все же эта рожа мне видна.
Живу я просто, как бы не с чинами,
Ну, пару мягких горских сапогов имею я,
Да кителек Генералиссимуса с орденами,
Что полунищий, в этом не моя вина.
Не виноват я в том, когда куда-то собираюсь,
На километры вдруг пугающая пустота,
Хочу кого-нибудь увидеть из охраны – удивляюсь,
Охрана исчезает как бы в никуда.
Ну, хрен с охраной, а враги-то удивили,
Сперва друзья, а вдруг к врагам причислили себя,
Перед расстрелом на коленях из тюрьмы просили,
Чтоб отпустил и к женам, и детишкам – нет, нельзя.
Старею, а врагов не убавляется, наоборот, дела!
Сто сорок миллионов подозрительными стали.
Ведь, если всех убрать, а где «кинзмараули», «хванчкара»,
И в трубку табачка, чтоб Сталину достали?
Эх, хорошо поуправлять страной, да навсегда,
Где только дураки – один я только умный,
Ох, хорошо бы – только так нельзя,
Как без портретов миллионных толп, ведь я не полоумный.
Ой, старость, что-то ты пригрелась у меня,
И не спросила разрешенья аксакала,
А ну, смотри, укорочу тебе язык «П. да»!
Чтоб никогда ко мне не приставала.
На праздниках стою на мавзолее,
Среди соратников – у некоторых жены в лагерях,
Внизу толпы людей – страх, надо быть смелее,
Хотя всех место по заслугам в лагерных печах.
Ну, посмотреть внимательно на эти рожи,
Хрущева, Молотова, Берии, Булганина – подряд,
Стоят, прикидываясь, на друзей похожи,
А посмотри в глаза, хитрят, все, сволочи, хитрят.
Ну ладно, рядом хоть стоят и под присмотром.
А что с английской и американской кутерьмой?
На Черчилля и Рузвельта внимательно посмотришь —
Ну, хоть ты смейся, хочешь – волком вой.
Ну, ничего, сам разберусь я с этой голью,
Затею третью мировую – благодать!
Все Черчилли и Рузвельты, и всякие Де Голли
На четвереньках приползут мне сапоги лизать.
Петлю бы им накинуть, этим западным заразам,
Да привязать к столбу, как делают псари.
А бомбы атомные, водородные – новейшая проказа!
Нет, делай дело обстоятельно и ничего не просмотри.
Не пьется и не естся – просто я не знаю,
А о других делах я уж совсем не говорю,
Как хорошо, что дело новенькое затеваю,
Я с медициной, профессурою поговорю.
Как раньше ладненько дела все удавались,
Как клеветали люди сами на себя,
И клеветали так, что досыта наклеветались,
На всех вокруг – один не оклеветанный остался я.
«Учиться, и учиться, и учиться» – это ясно,
А дальше Ленина цитировать не буду, мудака,
Я дело о врачах раздую, ну, и все прекрасно,
Затем и Берию, и Молотова, и Хрущева в лагеря.
Ведь я же Бог – владелец полумира, ведь едва ли —
Лишь пальцем щелкну, не поднимут головы,
Но что-то чувствую себя неважно, генацвале,
То голова болит, то аппетита нет, то жмут штаны.
Ведь знаю я себя – не злой, друзей когорта,
Добра хочу своей стране – не как другие зла,
Но почему-то все меня боятся хуже черта,
Боятся посмотреть в мои глаза издалека.
Для вашего же счастья в никуда отправил я,
Наверно, сорок миллионов, а теперь уж прах и кости,
Они ведь хлеб ваш жрали – так нельзя,
Пусть там едят говно, а не жиреют за столом, как гости.
Чего-то жизнью я своею не доволен все равно,
С литературою в стране не все в порядке,
И этих тощих балерин не видел я давно,
Да и с финансами нехорошо – воруют без оглядки.
Хожу по комнате в досаде, даже и не прикорнул.
А как мой лучший друг и брат меня обидел?
Так со спины меня ножом полосонул,
Добрейшего порядочного человека не увидел.
Годами гнал составами добро к нему —
Пшеницу, уголь, лес – всего и не увидеть,
А сталь для танков, пушек? И зачем, и почему?
Все делал задарма, чтоб друга не обидеть.
Ведь не могу я к Богу обратиться, помоги,
На старости все надо делать вновь, как раньше,
Из каждой щелки-трещинки глядят враги,
А ближних много, знающих куда подальше.
И сколько сделал я полезного для своего народа,
Собор Христа Спасителя я вовремя взорвал,
Волго-Донской канал построил мне Ягода,
Я только сорок тысяч человек в статистике недосчитал.
На труд полезный я народишко настроил,
Урановые рудники мне «зек» поднял,
Дорогу Салехард-Игарку я построил,
Космополитов омерзительную кучу в гроб загнал.
Каналы новые построил, как Суэц, не хуже,
Метро я под Москвою прорубил навек,
Война недорого мне обошлась, могло быть хуже,
Всего лишь в тридцать миллионов человек.
Хотел взорвать Собор Блаженного – но помешали,
Зато я кулаков всех истребил как класс.
А то, что двадцать миллионов оказалось в яме,
Случается, «когда не бровь, а в глаз».
А лагеря устроил только лишь для блага,
Страна советская передовою быть должна,
Враги пусть поработают – там не нужна отвага,
Ну как-нибудь дождутся их и дети, и жена.
А на войне – так небольшие там потери,
Ведь немец – он цивилизован, не отнять,
А Ванька – он простак, не улизнет из двери,
И тридцать миллионов можно и отдать.
Полжизни я, добрейший человек на свете,
Ночами пьянствовал с друзьями, матюгал,
Не оценили – вижу только ложь, потоки лести.
А честных и порядочных людей я не встречал.
Затею, может быть, сюрпризик посильней,
Я третью мировую – «Нате вам, покушай!»
А то зажрались в демократии своей,
Жестокий Сталин – он тиран, ты Сталина не слушай.
А мысли крутятся, как белки в колесе,
И вдруг сквозь щель в двери – вот он, «Кондратий».
Удар, еще удар по бедной голове,
Лежу, хриплю, ну, помогите, Сестры! Братья!
Где те полмира, чем владел, «ебена мать»,
Уж полчаса лежу – хриплю в удушье.
Все, подлецы, оставили меня сдыхать.
Быть может, Господа позвать, так будет лучше.
Зову, хриплю, но не приходит, почему-то Он.
Зато я снизу-вверх вдруг ясно вижу,
Удар ботинком Берии по голове,
И больше ничего теперь не слышу.
Полвека как прошло – годов не сосчитать.
А тень зловещая все бродит по дорогам.
Но вроде ей России и не напугать.
Он у Кремлевской там лежит, и нету рядом Бога.
Моя мечта – как предсказал Мессия,
Чтоб Бог вернулся, наконец, и навсегда
В мою любимую многострадальную Россию,
И беды все ее не повторились никогда.
01.04.2009
О себе
Про жизнь мою
Ну что сказать про жизнь мою,
Бывала и спокойна, и опасна,
Бывала и атакой смертною в бою,
Бывала отступлением напрасным.
То, закусив стальные удила
И пеной брызгая, стремилась к цели,
А иногда стремглав бежала вспять она,
Оказываясь у обвала на пределе.
Частенько шла на подлый компромисс,
С людьми плохими заключала сделку,
А иногда в стыде проваливалась вниз
И выглядела, как дешевая подделка.
Бывало, иногда осиливала трудную дорогу,
Была чиста, прозрачна, как слеза,
И очищалась в раскаянье, слава Богу,
А иногда была в нечестности черна.
Меня она бросала вверх и вниз,
Тонула в океане страсти,
То птицей легкою летела ввысь,
То камнем падала в ужасные напасти.
Но, к счастью, я чужого не украл,
Друзей не предавал, не убивал, считал единым Бога,
А в общем, я стыжусь за все мои грехи —
Теперь я это понимаю, стоя у порога.
Мне стыдно пред Хламидою Христа,
Что у Спасителя единственной одеждой было,
Стремление приобретать тщеславило меня,
Какой-то странной манкостью манило.
Я часто мимо правды шел в обход,
Чтоб что-то раздобыть во что бы то ни стало,
Достать и поиметь, а не наоборот,
Как дьявольское наваждение пристало.
Теперь я осознал, что жизнь – написанная Богом повесть,
Я вспомнил, что я к жизни голым подошел,
Что жизнь моя до грамма весит, сколько весит совесть.
И, слава Богу, с помощью его я к этому пришел.