Избранное
Шрифт:
Зал заседания был переполнен. Публика состояла главным образом из дам. Вокруг героев драмы витал сильный аромат духов.
Председательствующий судья Кицбюхлер был в черной визитке. Прокурор, Кёрёши и Чато тоже были в черном. Маркович был одет в совершенно новый венгерский национальный костюм, и это бросалось в глаза, тем более что Асталош не постеснялся появиться на скамье подсудимых в выцветшем сером костюме, а Гугу в одежде из дерюги.
Прежде всего Кицбюхлер рассмотрел обвинения против Марковича.
Первым
Отец рассказал, как мы играли в карты и как Маркович, жалуясь на боль в желудке, неоднократно выходил во двор.
А долго Маркович отсутствовал? — спросил Кицбюхлер.
— Не знаю, — ответил отец. — Для игрока даже минуты кажутся вечностью, если партнер уходит.
В зале раздался смех. Кицбюхлер призвал смеющихся к порядку.
— Был ли Маркович настолько долго во дворе, что имел достаточно времени, чтобы поджечь конюшню? — спросил прокурор.
— Не знаю, — ответил отец. — Понятия не имею, сколько нужно человеку времени для того, чтобы поджечь конюшню.
— Знал ли свидетель раньше о том, что у Марковича вообще больной желудок? — спросил Кёрёши.
— Да. Если Маркович кушает голубцы или фаршированную рыбу, после этого у него всегда бывает боль в желудке.
Следующим свидетелем была повариха Марковича. Повариха показала, что в день пожара Маркович ел голубцы, из-за чего даже поспорил с женой. Жена Марковича не разрешала ему есть голубцы, так как это было для него слишком тяжелое блюдо.
— Откуда вы знаете, что они спорили? Вы разве были в комнате? — спросил прокурор.
— Нет, я была в кухне. Но если господин Маркович ссорится с барыней, это слышно даже в конце сада.
Домашний врач Марковича, доктор Рейсман, показал, что он систематически лечил Марковича, у которого пониженная кислотность желудка.
Защитники Марковича представили в суд двадцать семь свидетелей, которые за неделю до пожара продали Марковичу в общем пятьдесят две лошади по триста восемьдесят — четыреста пятьдесят форинтов каждая.
— А кому вы продали тех дешевых крестьянских лошадей, которых вы купили за неделю до пожара? — спросил прокурор Марковича.
— К сожалению, не помню. Я веду крупную торговлю и не могу наизусть помнить каждую мелочь. Договоры же о куплях и продажах, как королевскому суду известно, сгорели вместе со всеми моими деловыми книгами в конторе. Для меня это большая потеря! — сказал Маркович со вздохом.
Два конюха Марковича единодушно показали, что в день пожара после обеда Асталош был у них и старался уговорить их выписать газету, названия которой они не помнили.
— Почему Асталош считал, — спросил Кёрёши, — что вам надо выписать именно ту газету, название которой вы забыли? Что он сказал?
— Асталош говорил, — ответил конюх Шомоди, — что только эта газета пишет правду,
Среди публики произошло движение.
— Видел ли свидетель, как Асталош давал табак Ивану Облоку, по кличке «Гугу»?
— Видел.
— Говорил ли Асталош с Гугу наедине?
— Говорить с Гугу нельзя. Он на все отвечает: гу-гу-гу.
Это вызвало взрыв хохота.
— Предупреждаю публику, что, если она дальше будет нарушать тишину, оскорбляя достоинство суда смехом, я очищу зал, — сказал строго судья Кицбюхлер.
— С Гугу разговаривать нельзя, — продолжал Кёрёши допрос конюха Шомоди, — но к Гугу обращаться можно. Видел ли свидетель, что Асталош обращался к Гугу?
— Видел.
— Слышал ли свидетель, что Асталош говорил Гугу?
— Не слышал.
— Это необходимо установить, — обратился Кёрёши к Кицбюхлеру. — К сожалению, Ивана Облока Гугу опросить нельзя.
— Можно, — заговорил присяжный Кохут, — Гугу не может говорить, но он может показывать.
— Как вы представляете себе это, господин присяжный?
— Благоволите привести подсудимого Гугу к допросу.
По приказу Кицбюхлера Гугу встал перед судебной трибуной.
— Задавайте вопросы! — обратился Кицбюхлер к Кохуту.
— Что вам говорил Кальман Асталош накануне пожара? — спросил Кохут медленно, раздельно произнося каждое слово.
— Гу-гу-гу-гу-гу-гу!
Зал сотрясался от смеха.
— Последний раз предупреждаю публику, если она еще раз нарушит серьезность заседания, зал будет очищен!
— Подсудимый! Если вы не можете нам сказать, что вам говорил Кальман Асталош, то покажите, — сказал энергично Кохут и передал Гугу коробку спичек.
В зале, освещенном четырьмя висячими лампами, была гробовая тишина. Даже судья, прокурор и адвокаты удивились идее Кохута.
Гугу вертел в руке спички и смеялся.
— Прошу господина председателя, — обратился Кохут к Кицбюхлеру, — продолжать допрос подсудимого Облока.
— Гугу, — заговорил Кицбюхлер, — покажите суду, к чему вас склонял Кальман Асталош.
Гугу громко смеялся.
— Я вам приказываю: в интересах правды и в своих собственных вы должны показать суду, к чему вас склонял Кальман Асталош.
Гугу уже не смеялся, но с удивлением и сомнением смотрел на Кицбюхлера.
— Ну! — торопил Гугу председатель. — Исполните свой долг! Покажите нам, чего от вас хотел Асталош?
Коробку со спичками Гугу медленно засунул себе в карман. Затем долго смотрел себе на ладонь, как будто хотел прочесть на ней, что ему делать. Смотрел, смотрел и плюнул на нее. Затем подошел вплотную к Марковичу, отвесил уксусному фабриканту основательную пощечину, такую пощечину, что Маркович упал со скамьи подсудимых на пол.