Избранное
Шрифт:
— Ты что, ушибся, повредил себе что-нибудь? — спросил Дебес.
Матте-Гоку было больно говорить, а так он, кажется, вполне владел собой, он пробормотал что-то насчет спины, насчет удара железным прутом. Дух перехватило. Но сейчас уже вроде немного получше. Нет, доктора не надо. И так обойдется.
Полицейские помогли ему подняться. Ему было больно стоять на ногах.
— Спасибо, большое спасибо, — сказал он. — Если б вы теперь были так добры, помогли мне добраться домой. Нет, мне уже стало получше, ничего, пройдет, вот лягу в постель. Просто я еще в себя не пришел, все тело болит. Я же сперва потерял сознание!
— Ну так! — сказал Дебес. — Отнесите его домой и уложите в постель. Вот так!
Двое
Но ничуть не бывало, Анкерсен не умер. Напротив, он был бодр и полон сил. Он стоял на столе в душном, битком набитом зале и обращался с проповедью к людям!
Он не грозил им страшным судом, как можно было бы ожидать, нет, в голосе его звучали примирение и кротость:
— …Никогда не поздно, дорогие друзья, никогда! Врата приотворены вам даже в самый последний час, даже когда уже пробил двенадцатый удар!..
— Анкерсен — ничего, хороший человек! — раздался могучий голос. Он принадлежал графу Оллендорфу.
— Верно, многая ему лета! — рявкнул кузнец Янниксен, и все собравшиеся крикнули «гип-гип ура!»
Ниллегор невольно пригнулся и, крадучись, попятился к выходу. Он чувствовал потребность выплакаться наедине с собой.
Увы, вот и еще один из наших дорогих музыкантов уходит из повести. Нет, не уходит — ведь он прыгает! Вспрыгивает на лестницу вечности, потому что хоть он изранен и замучен, но это не тусклая, унылая душонка, а до самого конца — жадно полыхающий пламень жизни!
Миры рушатся, восстают из пепла и гибнут вновь, ценности переоцениваются и обесцениваются, все на свете подчиняется неисповедимым законам преходящности и обновления, лишь смола и деготь во все времена сохраняют свой, терпкий и грубый запах порта и кораблей, храброго постоянства и непреложных будней.
Магистр Мортенсен лежит и вдыхает этот запах, на мгновение целиком и полностью завладевающий его сознанием: один только этот верный, надежный запах — и больше ничего. Впрочем еще сухость во рту и в горле и связанная с нею жажда. И потом чудные фигурации из этого марша, как же он называется… «Марш смерти».
Но вот перед ним медленно и будто еще во сне возникает свисающий сверху парус, резко обозначенные, заполненные теменью складки которого вызывают в воображении широко простершийся сумеречный горный ландшафт, увиденный с высоты птичьего полета. Следующий предмет вещного мира, предстающий его пробуждающемуся сознанию, — ржавый раструб старой корабельной сирены. Магистр невольно ждет, что он издаст воющий звук, но из него исходят лишь молчание и мрак.
Вдруг тишину разрывают пронзительные, близкие крики чаек, и слух, тем самым внезапно приведенный в действие, регистрирует теперь и другие звуки: густой многоголосый храп, который глухо и душно смешивается с бодрящим шумом морского прибоя.
Он поднимает голову и оглядывается по сторонам. Чердак Оливариуса Парусника, ну да. Он встает, дрожа от холода и жажды. Подле вороха парусиновых обрезков спит Смертный Кочет. Выражением лица он напоминает замерзшего солдата с известной картины «На Шипке все спокойно». Чуть подальше лежит Якоб Сифф, смирный маленький лавочник, с умильной улыбкой в неопрятных усах. Еще немного дальше — Мориц Перевозчик, он тоже спит, но не лежа, а сидя, прислонившись к бухте каната, худощавое лицо его и во сне сохраняет свое смелое, неподкупное выражение. А вон там, возле открытого люка, Оле
Оле кивает с глубоким удовлетворением и гнусаво бормочет:
— У мя бусылга, будылга в заннем кармане.
— Бутылка в заднем кармане? — Магистр вытаскивает фляжку и отхлебывает глоток. От тепловатого напитка тошнота разливается по всему телу — точно живую рыбу проглотил.
— И мне… И мне!.. — лепечет Оле Брэнди и, не договорив, сползает вниз, сморенный сном, прижимая фляжку к запушенному канатным ворсом жилету. Мортенсен оттаскивает его на кучу парусиновых обрезков и прикрывает мягким от ветхости фоком, в котором сам спал.
Между бухтами каната стоят пустые бутылки, тлея в полумраке зеленым огнем. В одной еще есть на дне какая-то малость. Магистр опрокидывает бутылку себе в рот и глубоко, с облегчением вздыхает. Вся тошнота сразу улетучивается… ощущение такое, будто внутри зажегся яркий, веселый свет.
Мысли его свободно парят под сводами гигантского чердака.
Ты свободен! Ты свободен, свободен, как сам Сатана! «Flieh! Aus! Hinaus ins weite Land!» [51] Никаких распроклятых частных уроков или нудного библиотечного выискивания вшей. Ни перед кем не надо отчитываться или сворачивать с дороги, чтобы не попасться на глаза. И никаких женских юбок и сентиментального вздора. Никакой денежной горячки. Все это теперь такое далекое, такое чужое. Все это в прошлом. Наконец-то ты сбросил с себя свою проклятую старую оболочку. Кокон разрушен! Ты уже не ходишь с воспаленным нутром, ты больше не носишь в себе провинциальной инфекции. Ты уже никого не ненавидишь, даже директора школы Берга. Даже Эстерманна. Ты суверенен! Пока это так, ты суверенен. Наслаждайся же своей свободой!
51
«Лети ж! Туда! В широкий мир!» (нем.).Фраза из «Фауста» Гёте.
Мортенсен встает. Гордо ступая, подходит к открытому люку. Чайки реют на розовых крыльях в лучах рассветной зари. Великолепно. Гомерическое зрелище. Просто невероятно, до чего долго чайка может парить, не двигая крыльями. Парадоксально. Она — как символ безраздельной, абсолютной свободы. Суверенного искусства жизни!
Ты свободен, человече! Хочешь — можешь приобрести себе самый быстроходный в мире катер.
«Дьяволенок»будет его название.
А хочешь, у тебя будет два самых быстроходных в мире катера: «Дьяволенок» и «Сам Сатана»!
Три самых быстроходных в мире и самых беспардонных гоночных катера: «Дьяволенок», «Сам Сатана» и «Всем чертям черт»!
Зеваки на берегу разинули рты. Фюйть! В мгновение ока исчезаешь в бесконечности… кругом лишь море и плывущие облака. Обратно — фюйть! Опять разинувшая рты толпа. И — фюйть! Опять скрываешься из виду!
Что, съел, учителишка Берг, мелкотравчатый сноб с насквозь просиженной задницей, с кисло-сладкой тушей-женой да с перестарком-дочерью! Вот вам всем, кушайте на здоровье! И ты тоже, министр Эстерманн, мастер авторизованной посредственности. Всего наилучшего, и чтоб вам захлебнуться в идиллическом болоте пошлости и чванства. С дружеским приветом «Дьяволенок». P. S. «Сам Сатана» тоже просит передать привет. P. P. S. «Всем чертям черт» шлет самые сердечные приветы по случаю серебряной свадьбы!