Избранное
Шрифт:
Крой на колокольню! Хватай бродягу!
Несколько человек бросились наверх.
Когда Бориса Ивановича выводили из церкви, огромная толпа полуодетых людей, наряд милиции и пригородная пожарная команда стояли у церковной ограды.
Молча, через толпу, Бориса Ивановича провели под руки и поволокли в штаб милиции.
Борис Иванович был смертельно бледен и дрожал всем телом. А ноги его непослушно волочились по мостовой.
Впоследствии, много дней спустя, когда Бориса Ивановича спрашивали, зачем он это все сделал и зачем, главное, полез на колокольню и стал звонить,
А в ту ночь продержали Бориса Ивановича в милиции до утра и, составив на него неясный и туманный протокол, Отпустили домой, взяв подписку о невыезде из города.
В рваном сюртуке, без шляпы, весь поникший и желтый, Борис Иванович вернулся утром домой.
Лукерья Петровна выла в голос и колотила себя по грудям, проклиная день своего рождения и всю свою разнесчастную жизнь с таким человеческим отребьем, как Борис Иванович Котофеев.
А в тот же вечер Борис Иванович, как и всегда, в чистом, опрятном сюртуке, сидел в глубине оркестра и меланхолически позвякивал в свой треугольник.
Был Борис Иванович, как и всегда, чистый и причесанный, и ничего в нем не говорило о том, какую страшную ночь он прожил.
И только две глубокие морщины от носа к губам легли на его лице.
Этих морщин раньше не — было.
И не было еще той сутулой посадки, с какой Борис Иванович сидел в оркестре.
Но все перемелется — мука будет.
Борис Иванович Котофеев жить еще будет долго.
Он, дорогой читатель, и нас с тобой переживет. Мы так думаем.
1924
О ЧЕМ ПЕЛ СОЛОВЕЙ
А ведь посмеются над нами лет через триста! Странно, скажут, людишки жили. Какие-то, скажут, у них были деньги, паспорта. Какие-то акты гражданского состояния и квадратные метры жилищной площади…
Ну что ж! Пущай смеются.
Одно обидно: не поймут ведь, черти, половины. Да и где же им понять, если жизнь у них такая будет, что, может, нам и во сне не снилась!
Автор не знает и не хочет загадывать, какая у них будет жизнь. Зачем же трепать свои нервы и расстраивать здоровье — все равно бесцельно, все равно не увидит, вероятно, автор полностью этой будущей прекрасной жизни.
Да будет ли она прекрасна? Для собственного успокоения автору кажется, что и там много будет ерунды и дряни.
Впрочем, может, эта ерунда будет мелкого качества.
Ну, скажем, в кого-нибудь, извините за бедность мысли, плюнули с дирижабля. Или кому-нибудь пепел в крематории перепутали и выдали заместо помершего родственничка какую-нибудь чужую и недоброкачественную труху… Конечно, это не без того, — будут случаться такие ничтожные неприятности в мелком повседневном плане.
А остальная-то жизнь, наверное, будет превосходна и замечательна.
Может быть, даже денег не будет. Может быть, все будет бесплатно, даром. Скажем, даром будут навязывать какие-нибудь шубы или кашне в Гостином дворе.
— Возьмите, — скажут, — у нас, гражданин, отличную шубу.
А ты мимо пойдешь. И сердце не забьется.
— Да
Ах, черт! До чего веселой и привлекательной рисуется автору будущая жизнь!
Но тут стоит призадуматься. Ведь если выкинуть из жизни какие-то денежные счеты и корыстные мотивы, то в какие же удивительные формы выльется сама жизнь! Какие же отличные качества приобретут человеческие отношения! И, например, любовь. Каким небось пышным цветом расцветет это изящнейшее чувство!
Ах ты, какая будет жизнь, какая жизнь! С какой сладкой радостью думает о ней автор, даже вчуже, даже без малейшей гарантии застать ее. Но вот — любовь.
Об этом должна быть особая речь. Ведь многие ученые и другие люди вообще склонны понижать это чувство. Позвольте, говорят, какая любовь? Нету никакой любви. И никогда и не было. И вообще, мол, это заурядный акт того же гражданского состояния, ну, например, вроде похорон.
Вот с этим автор не может согласиться.
Автор не хочет исповедоваться перед случайным читателем и не хочет некоторым, особо неприятным автору критикам открывать своей интимной жизни, но все же, разбираясь в ней, автор вспоминает одну девицу в дни своей юности. Этакое было у ней глупое белое личико, ручки, жалкие плечики. А в какой телячий восторг впадал автор! Какие чувствительные минуты переживал автор, когда от избытка всевозможных благородных чувств падал на колени и, как дурак, целовал землю.
Теперь, когда прошло пятнадцать лет и автор слегка седеет от различных болезней, и от жизненных потрясений, и от забот, когда автор просто не хочет врать и не для чего ему врать, когда, наконец, автор желает увидеть жизнь как она есть, без всякой лжи и украшений, — он, не боясь показаться смешным человеком из прошлого столетия, все же утверждает, что в ученых и общественных кругах сильно на этот счет ошибаются.
На эти строчки о любви автор уже предвидит ряд жестоких отповедей со стороны общественных деятелей.
— Это, — скажут, — товарищ, не пример — собственная ваша фигура. Что вы, скажут, в нос тычете свои любовные шашни? Ваша, скажут, персона не созвучна эпохе и вообще случайно дожила до теперешних дней.
— Видали? Случайно! То есть" дозвольте вас спросить, как это случайно? Что ж, прикажете под трамвай ложиться?
— Да это как вам угодно, — скажут. — Под трамвай или с моста, а только существование ваше ни на чем не обосновано. Посмотрите, скажут, на простых, неискушенных людей, и вы увидите, как иначе они рассуждают.
Ха!.. Прости, читатель, за ничтожный смех. Недавно автор вычитал в "Правде" о том, как один мелкий кустарь, парикмахерский ученик, из ревности нос откусил одной гражданке.
Это что — не любовь? Это, по-вашему, жук нагадил?
Это, по-вашему, нос откушен для вкусовых ощущений?
Ну и черт с вами! Автор не желает расстраиваться и портить себе кровь. Ему надобно еще закончить повесть, съездить в Москву и сделать, кроме того, несколько неприятных автору визитов к кое-каким литературным критикам, попросив их не торопиться с написанием критических статей и рецензий на эту повесть.