Избранное
Шрифт:
— В мастерскую возьму тебя хоть сегодня, — сказал он мне. — Но машину я доверяю тому, кто старше тридцати. У тебя, наверно, по молодости в голове хмель бродит? А мне сумасшедшие не нужны.
Тогда я спросил, не разрешит ли он мне поездить с шофером на грузовике, поучиться немного.
— Больно уж ты любишь на гитаре играть, — ответил он, — мои парни с тобой по дороге перепьются.
Если бы у меня хватило смелости пойти к Амелио, я бы попросил его нажать где надо. Он знал всех шоферов и всех рабочих мастерской. В прежние времена он бы мне помог.
— Время сейчас скверное, — говорили они мне, — кроме простуды, ничего не заработаешь. А права у тебя есть?
— Чем тебе не по душе магазин? — говорили мне дома. — Какая еще работа тебе нужна?
Я искал такую работу, чтобы можно было играть на гитаре и не расставаться с Линдой. А мастерская ведь все равно что магазин. Мне же хотелось разъезжать и быть хозяином самому себе. В шоферском кафе я повидал немало всякого народу. Были шоферы, работавшие в ночную смену. Зарабатывали они неплохо и крупно играли. Приезжали на рассвете, вечером, ночью. Мне припомнилось то утро, когда я пил в этом баре граппу с молоком. Я знал, что работа шофера — сплошные разъезды. Но я готов был даже уходить от Линды, когда день еще не занимался.
Водить грузовик я не умел, да и прав у меня не было. Однажды вечером, когда Линда была занята, я взял гитару и вместе с Ларио пошел в кафе. Официант приглушил радио, я заказал вина и стал играть в свое удовольствие. Я слышал, как вокруг шептались: «Да это парень из табачного магазина на Корсо». Наконец нашлись и любители попеть, и мы заказали еще вина. Потом гитару взял высокий, крепкий белокурый парень с бледным лицом. Звали его Мило. Он начал играть одно танго за другим, но его остановили.
— Ты лучше пой, — сказали ему приятели. — Пусть он поиграет.
На следующий день я катил в грузовике вместе с Мило и одним механиком постарше нас. Мы везли в Казале мешки с серой. Когда мы выехали, спустился туман и пришлось зажечь фары.
— Если прояснится, я дам тебе вести машину, — сказал Мило.
В Трофарелло светило солнце. Я сел за руль. Мне казалось, что я тащу за собой целый дом. Особенно трудно было на спусках.
— Это еще полбеды, а вот в провинции Алессандрия дороги такие, что сам черт ногу сломит, — утешал меня Мило.
— Как бы нам на полицейского не напороться, — предупредил механик.
К счастью, мы ехали без прицепа.
— Хуже всего у тебя получается с переключением скоростей. Сразу видно, что ты в балиллу [23] был записан.
Когда мы выезжали на хорошую дорогу, я снова садился за руль. Мило мне сказал:
— Жаль, что у тебя нет с собой гитары.
— Ну, это в другой раз.
Мы сделали остановку в Монкальво. Кругом лежал снег. Теперь я начал понимать, зачем шоферу нужны темные очки. Дорогу совсем развезло.
23
Балилла — детская фашистская организация, существовавшая в
Мы перекусили в комнатушке, где топилась печь, потом выпили по стаканчику вина. Мило и механик рассказывали о своих бесчисленных поездках. Мило даже побывал со своим грузовиком в Риме.
— Зарабатывать-то мы зарабатываем неплохо, но отложить ни гроша ни удается, — сказал он.
Я вынул неначатую пачку сигарет и угостил их.
— А я и в Испании успел побывать, — сказал механик. — Там тоже отличные парни есть. Весь бензин ушел на то, чтобы их дома поджечь.
Мило подмигнул ему:
— И там немало наших.
Механик ответил:
— Когда не разрешают драться в помещении, выходят на улицу.
В Казале снова туман и непролазная грязь на дороге. Нам дали другую машину. Мы должны были отвезти в Турин цемент. Я хотел прогуляться немного, посмотреть город, но они предложили мне:
— Лучше пойдем погреемся.
Они знали хорошую остерию, и мы как следует там подзаправились. Потом сыграли разок в карты. Выглянуло солнце, но до чего же оно было бледное, жалкое.
Наконец мы выехали, но по дороге что-то случилось с мотором. Он начал пошаливать на полдороге к Асти. Нам пришлось целый час проторчать в снегу и чинить мотор, железо обжигало руки. Меня разбирала досада: сегодня вечером я с Линдой уже по встречусь. Но вот мотор заурчал. Мы помыли руки снегом, насухо вытерли их и потащились дальше. С зажженными фарами, в сплошном тумане мы прибыли в Турин глубокой ночью. Линда ждала меня у порога дома.
После этого я некоторое время не ездил на грузовике и только ходил в мастерскую.
Линда сама рассказывала, что Лубрани увивается за ней, рассказывала с веселым смехом, и несколько раз мы вместе с ним подшучивали над этим.
— Самое смешное, — говорил Лубрани, — что живем мы в двух шагах друг от друга, но до сих пор даже не подозревали об этом.
— Надо Пабло благодарить, что теперь узнали, — смеялась Линда.
Лубрани всегда выглядел элегантно. Ему перевалило за пятьдесят, он любил вкусно поесть и выпить, и, если бы не делал массажа, не одевался бы так хорошо, не был бы надушен, его можно было бы принять за толстого старого носильщика.
— Ходите почаще в турецкую баню, — поучал он, — главное — попариться, открыть поры, чтобы тело дышало.
Однажды ночью я спросил у Линды, видела ли она его в трусиках.
— Нравится он тебе? Должно быть, он оброс волосами до самой шеи.
— Бедняжка Лубрани, — сказала Линда, — а может, он розовый и гладкий, как младенец.
Она мне часто говорила, что, хоть Лубрани и богат, он все же несчастлив.
— Клари его бросила. Уговорила записать на ее имя театр, а потом взяла и ушла от него. Надо было видеть его в то время. Когда он встречает кого-нибудь из нас, из тех, кого знал еще детьми, он бежит за нами, как собачонка. Он хороший. И много работает. Все только и знают, что клянчат у него деньги, а он работает.