Избранное
Шрифт:
Линда, даже не сказав «прощай», снова сошлась с Лубрани. В «Маскерино» она велела передать мне, что у нее уйма работы. Вечером я пошел к ней, долго ждал ее у ворот дома, но не дождался. На следующий день я отправился в ателье. Девушки портнихи посмеивались мне вслед. Линда разговаривала со мной в салоне совершенно взбешенная.
— Знаешь, это уж слишком, — сказала она. И сразу вышла. Потом вернулась. — Здесь работают, ты что, не понимаешь? — бросила она мне в лицо. Но потом все-таки позволила взять себя за руку и постояла еще с минутку. — Если
А я в этот вечер отправился с Мило в Монкальери и гитару взял с собою. Мы завернули к одному приятелю в бар.
— Никаких девушек, — сказал я Мило, — видеть их не могу.
В полночь с улицы раздался стук в окно. Девушки хотели войти послушать мою игру.
— Встань у дверей и никого не пускай, — попросил я Мило.
— С чего это ты, вроде как не хромой и не горбатый, а прячешься? — удивился Мило.
— Встань у двери, говорят тебе.
Я совсем захмелел. Мило выглянул за дверь и сказал:
— Подожди меня немножко.
Когда он через полчаса вернулся, я разговаривал сам с собой. «Как Амелио, — рассуждал я вслух, — она вышвырнула меня, как когда-то Амелио». Мило сказал:
— Там тебя какая-то блондинка дожидается.
Он повел меня в парк, где дорожки были усеяны опавшими листьями. Блондинка ждала, прислонившись к дереву. Листья под ногами были скользкие, и мы с Мило то и дело спотыкались.
— Вас что, ноги не держат? — смеясь, сказала она.
Было совсем не холодно. Я прижался к шершавой коре дерева. Мило крикнул:
— Ты уж его приласкай!
Блондинка все сделала сама, уходя, она аккуратно застегнула мое пальто. Когда Мило втиснул меня в трамвай, я больше не разговаривал сам с собой.
— Завтра отправляемся в путь, — сказал он, — машину поведешь ты.
Целый месяц я беспробудно пил. «Как Амелио, — думал я. — Она меня прогнала прочь, как когда-то Амелио». Я искал забвения в вине. Еще не придя в себя после одной попойки, я уже начинал думать о следующей, и так мне тошно было, что хоть плачь. Мило убеждал меня: «Да плюнь ты на все», — а я пил и пил, и ночь превращалась в день. Но напиваться каждый раз тоже было тяжело.
— Уже март наступил, — сказал мне однажды Мило, — самое хорошее время для работы. Ты что все-таки собираешься делать?
Я ничего ему не ответил, только стиснул зубы.
В тот месяц мы ездили с ним в Бьеллу и Новару, снова побывали в Казале; я жил как во сне. Помню только, что возвращался на рассвете, ночевал в кафе, носился на грузовике по дорогам. Однажды я вскочил на колесо, когда машина уже тронулась, и с размаху упал на асфальт; мне показалось, что пришел мой конец. Меня точно ударили кулаком между глаз, на мгновение я потерял сознание. Мило что-то кричал и звал меня, а я, с глупым видом глядя на него, радостно сказал: «Да ведь я не пьян. Все в порядке».
Помню еще, что все это время ел я, как голодный волк. Ел дома, в машине, ел в Казале и Новаре. Лишь за едой горе мое утихало. Оно сменялось раздражением, и от этого я еще больше страдал.
Мило говорил, что я должен сдать экзамен на шофера и получить права. Но я и слышать об этом не хотел. Кое-что я и так тайком зарабатывал, а на большее у меня упорства не хватало, ремонтную мастерскую я окончательно забросил. Частенько играл с шоферами в карты в кафе; все ночи напролет я либо бренчал на гитаре, либо резался в тресетте; играл я крупно и просадил немало денег. Оказывается, и в картах, чтобы выиграть, нужен азарт, а у меня голова была занята совсем другим, и я играл спустя рукава. Мило говорил мне:
— У тебя один недостаток. Не умеешь доводить дело до конца.
Но дела — они своим чередом идут. Карлетто никуда не уехал. Однажды вечером меня кто-то окликнул. Передо мной стоял Карлетто. Он был без пальто.
— Продал, — сказал он, — я снова на мели. Ты чего не здороваешься?
За разговором мы незаметно дошли до «Маскерино». Увидев, что я хочу пройти мимо, он с обычной своей усмешкой сказал:
— Не волнуйся. Там уже давно никто не бывает.
Мы вошли в бар.
— Ты что, в больнице лежал? — спросил он.
— Я бы не прочь, да только не кладут туда тех, у кого аппетит хороший.
Я подумал: «Еще неизвестно, кому из нас двоих хуже». Протянул ему недокуренную сигарету и с грустью посмотрел на его осунувшееся лицо.
— Ты с тех пор никого не видел? — спросил он.
— Никого.
Я заказал крутое яйцо и сказал ему:
— Ешь.
— А ты что же, не будешь? — удивился он. — Раньше ты вроде на аппетит не жаловался.
В тот вечер мною овладело злое веселье. Карлетто наконец-то на все открыл мне глаза. Мы закусили, выпили, я слегка похлопал его по горбу и сказал:
— Знаешь, я даже рад, что Лубрани снова надул тебя.
— А ведь в Риме меня Дорина ждет, — сказал он. — Там уж с голоду не умрешь.
— Ты уверен, что ждет?
— Ручаться никогда нельзя, — засмеялся он, — никогда.
Мы еще несколько раз виделись с ним после этого. Спал Карлетто в театре, в каморке ночного сторожа.
— Лубрани мне хоть ложе предоставляет, — сказал он, — а вот Лили это и в голову не пришло.
— Ты ее больше не видел?
— Я же тебе говорил, что продал пальто.
Мне было приятно помочь ему. За обеды платил я. Словно со мною рядом была женщина, которая нуждалась в помощи.
— Как только заработаешь немного денег, купишь себе билет и укатишь в Рим, — сказал я. — А жаль расставаться.
— Когда вернусь в Рим, сразу расплачусь с тобой.
— Болван ты. Разве о деньгах речь?
Как-то он даже зашел ко мне домой. Карлоттина встретила моего друга весьма недружелюбно и метнула на него свирепый взгляд. Карлетто сказал ей:
— Почему бы нам не попробовать петь вместе? — Он взял гитару и стал ее настраивать. — Создадим трио. Мы с вами, синьора, будем петь, а Пабло играть. Станем шататься по площадям, и вы будете обходить народ с шапкой.