Избранное
Шрифт:
— Это несущественно.
Жестким взглядом маленьких глазок Маттео Бриганте впивается в водянистые большие глаза сына. Но ему не удается нащупать их глубин, так же как не разглядеть пики Далматских гор, до того головокружительно высоких, что, того гляди, пробуравят они само небо. Их неприступность по душе отцу. Все козни дельцов разобьются об этот Олимп.
— Стало быть, у тебя в Неаполе есть подружка? — спрашивает Бриганте.
Франческо размышляет, но длится это всего лишь один миг. «Это он мне ловушку, что ли, ставит или протягивает руку помощи? — думает он. Очевидно, ловушку,
— Да, отец, — отвечает он.
— С моей точки зрения, нет ничего дурного в том, что у тебя в Неаполе есть подружка. Можешь сказать ей, чтобы писала тебе на дом.
— Скажу.
— Она на каникулах?
— Да, отец.
— На каникулах в Турине?
— Нет, отец.
— Как же так, ведь на конверте штемпель туринского почтамта.
— Я не посмотрел.
— Посмотри.
— Я конверт выбросил.
— Посмотри, что она в письме пишет.
— Я письмо выбросил.
— А сам-то ты знаешь, где она сейчас?
— Да, отец.
— Если ничего не имеешь против, может, скажешь, где именно она?
— Уехала на каникулы в Пьемонт.
— К своим родителям?
— Да, отец.
— Понятно, — тянет Маттео Бриганте. — Попросила кого-нибудь отвезти письмо в Турин, чтобы родители не заметили что она тебе пишет.
— Очень может быть.
— Она у отца с матерью?
— Очевидно.
— Что-то ты о ней не много знаешь…
— Да, отец.
— По-моему, она тебе на машинке пишет?
— Она машинистка.
— Значит, возит с собой машинку даже на каникулы?
— Не знаю.
«С таким молодцом ни один адвокат не справится», — думает отец. Но свое восхищение предпочитает не показывать открыто. И снова берется за писание.
«Если он прочел письмо, — думает сын, — он меня просто на медленном огне поджаривает, ждет, когда я заврусь окончательно, готовит мне ловушку. А если письмо не прочел, а только почтальон описал ему конверт, тогда победа на моей стороне. Но все же будем начеку».
Бриганте подымает голову.
— Надеюсь, ты этой девушке не пишешь ничего такого, что могло бы тебя скомпрометировать…
— Нет, отец.
— Помнишь, что я тебе по этому поводу говорил?
— Да, отец. Что бы я ни писал, я всегда помню о законе.
— А помнишь, что существует лишь один способ не сделать девушке ребенка?
— Да, отец.
— И она соглашается?
— Да, отец.
Не переставая строчить, Бриганте негромко хохотнул.
— Ох уж мне эти машинистки, — бросает он. — Девицы, живущие при родителях, не столь сговорчивы.
Воцаряется молчание. Франческо снова начинает рассаживать черные значочки на пяти нотных линейках.
Когда бал кончился, директор филиала Неаполитанского банка вернулся домой вместе с собственной женой. Жена дулась, потому что он все время танцевал с Джузеппиной. Пока жена молча раздевалась, он сидел
— Пойду на площадь выкурить сигарету.
— Ты к той девке идешь! — крикнула жена.
— Я сказал — иду на площадь выкурить сигарету. Имею я право подышать свежим воздухом или уже не имею?
Он ушел и действительно встретился с Джузеппиной. И сейчас они целуются в тени аркады анжуйского крыла дворца.
Пиццаччо рыщет по городу, выполняя наказ Маттео Бриганте. Он заметил Джузеппину, целующуюся с директором филиала Неаполитанского банка. «Вечно она к женатым липнет», — думает он и даже отмечает это на ходу (в памяти, конечно), просто так, на всякий случай. Но Маттео Бриганте не давал ему приказа следить за этой парочкой.
На пятом этаже претуры бодрствует в своем кабинете судья Алессандро; теперь, когда донна Лукреция потребовала себе отдельную спальню, он и ночует в кабинете. Когда уже начнет рассветать, он приляжет на кушетку, стоящую под книжными полками.
А пока он пишет свой интимный дневник, пишет в общей тетради, и строчки то лезут вверх, то ползут книзу, потому что приступ малярии еще не окончательно прошел.
«…Никогда я не завершу моего труда. „Фридрих II Швабский как законодатель“, о котором я так часто беседовал с бывшей тогда еще моей невестой Лукрецией. Я один из десяти тысяч итальянских судебных чиновников, начинавших какой-нибудь труд, полный оригинальнейших идей, посвященный истории права, и ни разу еще не случалось, чтобы такой труд был доведен до конца. Мне просто не хватает дарования.
Ровно семьсот пятьдесят лет назад Фридрих II, вернувшись с Родоса, высадился в Порто-Манакоре. За время его отсутствия папские войска вторглись в его королевство. Только два часа провел он в восьмиугольной башне, которую я вижу сейчас из моего окна; как раз столько времени потребовалось ему, чтобы вздернуть на виселице своих подданных изменников, перешедших на сторону врага. Той же ночью он обходными дорогами добирается до Лучеры. Тайно проникает в цитадель и снова прибирает к рукам своих сарацинов, начальник которых продался папе. А через неделю он разбивает папские войска под стенами Фоджи и гонит их до самого Беневенто. Спустя два месяца он снова захватывает Неаполь и Палермо и угрожает Риму. Фридрих II был государственный муж, щедро одаренный талантами. Судьи, которым он поручил пересмотреть старинный кодекс, тоже были людьми весьма одаренными. Лукреция была создана для одного из таких судей.
Фридрих II был тиран. Но он боролся против феодалов, объединившихся с папой, и установил хоть какую-то справедливость в Южной Италии. Неужели тирания является непременным условием установления хоть минимальной справедливости?»
И так далее. И тому подобное. Судья Алессандро долго еще сидел над дневником.
Даже стены кабинета свидетельствовали об интересах и занятиях судьи Алессандро в первые годы его карьеры. Множество портретов Фридриха II Швабского. А в застекленных рамках собственноручные снимки с замков, которые великий король воздвиг в Апулии. Внизу на каждой рамке бумажная ленточка, где отпечатан на машинке короткий комментарий судьи. К примеру: