Избранное
Шрифт:
— Садитесь ко мне, — сказал вдруг хоккеист. — Здравствуйте…
Я заколебалась, соображая, стоит ли так ретиво бросаться на зов знаменитости; с другой стороны, нелепо было изображать из себя нелюдимку. Забрав тарелки, я пересела к хоккеисту. Поглядела на него: я близорука, потому люблю разглядывать хорошо освещенные лица недалеко сидящих.
Глаза у него были синие с чистыми, как бы твердыми белками — глаза редко читающего человека, определила я про себя. Довольно длинные, густые, как шерсть, волосы, широкие брови, но не черные, как почему-то казалось по телевизору, а просто темные, выступающий широкий подбородок, ослепительно белые зубы… Красивый парень сидел
— Как-то вы меня рассматриваете… — смутился вдруг мой визави. — Точно скульптуру древнеиндийскую. — Засмеявшись моему удивлению, он объяснил: — Я видел вас в «Клубе кинопутешествий» по телевизору, вы свой фильм показывали про искусство Индии и Цейлона.
Ну вот, оказывается, и я была известна народу. Почему-то это улучшило мое настроение.
— Красивые вещи… — сказал хоккеист. — Женская скульптура особенно… Богини эти, как вы не путаете их имена? И еще скульптура бога Шивы запоминается… Крупным планом вы его руки показывали: в одной барабан, потому что все живое произошло от звука. Я запомнил это.
Он вдруг замолчал, по его лицу прошла тень. Может, он вспомнил восхищенный рев стадионов, дававший ему силы. Я простила за эту емкую паузу идиотское — «вещи»…
Тетя Галя высунулась из окошка раздачи:
— Поели? Любезничать в коридор ступайте, мне убирать надо.
Допив кофе, мы вышли в коридор, остановились на выходе из столовой.
— Посидим?.. — попросил хоккеист. — А то ко мне опять мужики пристанут: «Помнишь, когда ты забил тот гол, а чех тебе… А почему, когда ты Мальцеву дал шайбу?..» Словно я пожизненно приговорен. Вы-то ведь хоккей не смотрите?
— Смотрела… раза три… — засмеялась я. — А я думала, вам все человечество должно казаться болельщиками.
— Казалось, когда начинал…
Коридор уже жил своей обычной жизнью: прогуливались стайками или сидели с вязаньем на деревянных диванах и стульях, уставленных вдоль стен, девчонки и молодые женщины, щебетали о чем-то. Между ними отиралось несколько самых разбитных парней, остальные до вечера предпочитали лежать в палатах. Полноватая молодящаяся женщина с подкрашенными глазами заняла уже свое привычное место у телефона-автомата и, жеманясь, громко выбалтывала подробности своего пребывания здесь. От сестринского поста в конце коридора слышался громкий голос и смех Аллы. В общем-то тут было уютно, как в общежитии, компанейская взаимозавязанность присутствовала и бдительное внимание к новым претендентам на общий глоток кислорода.
Хоккеист стоял, прислонившись плечом к косяку, преграждая дорогу, смотрел на меня сверху вниз, теребил свои дурацкие бачки. Глаза его вдруг стали напряженными.
— Скажите, вам страшно? — Догадавшись, что я не поняла, пояснил: — Ну здесь… Меня уговорили лечь, пока не поздно, а я как увидел…
Он кивнул на высокого полнолицего мужчину, передвигавшегося мимо нас по коридору. Как механическая кукла, дергался он вправо и влево, принуждая несвободные в коленях ноги нести его. Скрюченные кисти прыгали на притиснутых локтями к телу руках.
Хоккеист отвел взгляд, лицо его потемнело. Он поднял правую руку на уровень груди, вертикально поставил ладонь, поморщился.
— Вот… — сказал он. — Мне уже больно так… Жидкость, значит, скапливаться начинает в суставах…
— Диагноз у вас точный? —
— Они же заново все обследуют… Хотя что обманываться… А у вас? — перебил он себя.
Я развела руками:
— Вообще-то я крупная симулянтка. Мне все кажется, что на меня косятся: отдыхает за счет государства!.. Впрочем, у меня РОЭ — сорок…
Сестры, конечно, не должны были показывать нам результаты анализов, но они показывали, РОЭ у меня и правда была сорок.
— Сорок? Очень много… — сказал хоккеист, видно, им перед соревнованиями делали обследования, и он разбирался в этом. — Что же все-таки у вас?
— Не знаю, с сердцем что-то…
Вальяжной походкой королевы местного значения прошла Алла, призадержалась, удивленно подняв брови.
— Вера Сергеевна, профессорский обход, вы не забыли? Здравствуйте, Анатолий Владимирович… — произнесла она неторопливо, чтобы он мог ответить и оценить ее.
Хоккеист посмотрел на Аллу долго, улыбнулся привычно-покровительственно и кивнул:
— Здравствуйте…
— Ох и правда, — всполошилась я. — Первый раз сегодня шеф наш должен меня смотреть. Извините…
— Меня Анатолием зовут, — чуть самоуверенно улыбнувшись, подсказал он мне обращение. Видно, подчеркнутое внимание очень красивой девушки разбудило в нем нечто, о чем он позабыл за своими страхами. — Выходите, пожалуйста, после обхода поговорить, а то тут закиснешь совсем.
— Ладно… — легко пообещала я, уверенная, что Алла за те пять минут, какие оставались до обхода профессора, успеет убедить бедного парня, что скучать ему тут не придется. Честно говоря, мне жаль сил и времени на пустой разговор. У одного из моих любимых индийцев Махатмы Ганди по понедельникам был «день молчания»: даже с домашними в этот день он объяснялся при помощи записок. Нынешним летом и осенью много их выдавалось у меня на неделе — прекрасных «дней молчания»: копились мысли, копилась энергия в теле, дающая пищу в конечном итоге опять же мозгу…
Наш профессор Яков Валентинович Серов был примерно одних со мною лет — седой уже, тоже худощавый и высокий, как и его ординатор; правда, очков он не носил и в лице его отсутствовала замыканность. Он сел на стул возле моей койки, слушал, что ему докладывает обо мне Игорь Николаевич, и разглядывал меня с явным интересом. То ли у него вообще был такой взгляд, то ли (как с жалкой самонадеянностью вообразила я) он знал, чем я занимаюсь, и это казалось ему любопытным. Так или иначе, но, когда он произнес обычное: «Ну хорошо, давайте я вас послушаю…», я вдруг смутилась, словно между нами установились какие-то человеческие отношения, где я не была пациенткой, а он врачом, и стягивать рубашку через голову в этой ситуации довольно нелепо. Я подставила спину, а когда пришлось лечь и он коснулся мембраной стетофонендоскопа мне под горлом во впадине между ключицами, я прикрыла ладонями грудь, вроде бы для того, чтобы не мешать ему. Он мягко убрал мою руку, передвинул мембрану и стал слушать отдачу сердца в той точке, где ребра сходились посередине.
— Да… — молвил он затем задумчиво. — Сердце, конечно, тарахтит, но порока у вас нет…
Он стал расспрашивать, что именно я чувствую во время приступов, потом взял у Игоря Николаевича снимки моих суставов.
— Типичный артроз, — заговорил быстро Игорь Николаевич, — отсюда и боли, которые можно принять за ревматические…
— Что в легких? — спросил профессор и улыбнулся мне: — Вера Сергеевна, вы говорите, бронхиты у вас бывали. Как же вы там ухитрялись простужаться? Климат сухой, жаркий…