Избранное
Шрифт:
Угрюмый доктор принялся выстукивать мою спину внимательно, участок за участком, потом бока, потом грудную клетку над ключицами, потом взял стетофонендоскоп и стал слушать: «Дышите открытым ртом, задержите дыхание, дышите глубоко…» Словно сквозь вату слышала я звуки его голоса, стягивало нервно лицо.
— Одевайтесь… — доктор сел на прежнее место, положил на край стола кисти, сцепленные замком.
— Ну что же… — он вздохнул, обдумывая. — Хроническая пневмония, корни бронхов расширены, бронхит ваш прослушивается… Эмфизема… Набрали порядочно,
— Да? — перебила я его нетерпеливо и грубо. — Это понятно, а как обстоят дела с… — я произнесла тот изящно-обходной латинский оборот, который употребил неделю назад Игорь Николаевич.
Врачи переглянулись. Игорь Николаевич покраснел, Яков Валентинович задумчиво покачал головой. Угрюмый врач вдруг улыбнулся:
— Tumor malignus у вас нет, коллега. — Он заглянул в историю болезни. — Впрочем, вы не медик, искусствовед… Кто сказал вам такую глупость?
— Мне, верно, послышалось… — произнесла я и, поднявшись, пошла к выходу. — Спасибо вам… — я вернулась и протянула руку угрюмому доктору. — Считайте, что вы родили меня заново. Да? Наверное, так…
Я выговорила все эти глупости радостно-злым тоном, словно мстила кому-то. Поднималась по лестнице, слышала, как дрожат ноги и бешено колотится сердце.
На стуле, недалеко от входа, сидел Анатолий. Он встал мне навстречу:
— Ну?
— Жалкая симулянтка… Я же говорила. Впрочем — хроническая пневмония, эмфизема легких…
— С этим живут… — сказал он и, взяв мою руку, пожал без улыбки, только глаза потемнели. — Рад за вас. Почти как за себя был бы рад. — Он замолчал, глядя мне в лицо растекающимся взглядом, вздохнул. — А у меня диагноз подтвердился… В коленных суставах уже есть жидкость. Помните Джером Джерома: вода в коленке?
Я стояла, не зная, что сказать. Наверное, вот это и называется стресс: кривые эмоций — резко вверх, резко вниз…
— Сядем… — попросила я. — Что-то мне плохо…
Под перекрестной игрой удивленных, насмешливых, недоумевающих взглядов он отвел меня в закуток возле процедурного кабинета, усадил на деревянный диванчик, сходил за каплями к сестре. Я выпила горькой водички, откинулась затылком на жесткую деревянную спинку. Слабо расползалось тело: мышцы ускользнули из-под мозгового контроля, подташнивало.
Анатолий сел рядом, растерянно глядя мне в лицо.
— Что ли, вас в палату отвести? Ляжете? Зеленая вы очень стали…
Я кивнула, пытаясь улыбнуться.
— Пожелтею… Ничего, отдышусь немного, сама дойду.
— Да я отнесу вас, — великодушно предложил он.
Я испуганно выпрямилась.
— Да вы что?.. Черт, не ожидала я, что так раскисну.
Анатолий недоуменно поднял плечи:
— Мне в голову не могло прийти… Я не подумал, брякнул. Нервы у вас были на пределе неделю целую — реакция.
Он замолчал, как-то странно разглядывая меня и морща высокий сухой лоб. На лице его проступило замкнутое недовольное выражение.
— Наверное, так, —
Он покивал головой, полуотвернувшись, уголок длинного рта приподнялся скептически.
— Растерялся я как-то… — сказал он через паузу, все еще не глядя на меня. — В тридцать лет в теоретика не переквалифицируешься, да и зачем?.. — Он резко обернулся. — Ну, пришли немного в себя? Пойдемте, я в палату вас провожу.
В палате я легла под одеяло, сбросив халат, и почувствовала, что вот — то, искомое, положение, в котором я могу существовать дальше.
— Вера, что? — спросила, не выдержав, Аня.
Хотя я ничего не рассказывала, но соседки мои, конечно, знали предположение Игоря Николаевича и ждали меня с консилиума. И еще раз удивилась я: чужая беда невольно становится в какой-то степени твоей собственной здесь. Видно, и на самом деле кожа делается тоньше от высокого содержания стрептококков в воздухе…
— Этого нет… — сказала я. — С легкими неважно, но этого нет. Чуть было не померла от радости.
— Так бывает… — грустно подтвердила Люся. — Сильные переживания — это…
Она примолкла как-то, притихла с той злополучной ночи, больше теперь лежала, чем ходила. Раньше она, наоборот, старалась днем не ложиться, чтобы не дать совсем ослабнуть мышце сердца, теперь лежала почти целый день, у ней появились отеки, два раза за это время ей назначали капельницу со сложным составом сердечных и обезвоживающих лекарств. Не прошли ей даром Алкины штучки…
Заглянул Игорь Николаевич, остановился в дверях.
— Что это с вами?
Видно, сестра сообщила ему, что мне было плохо.
— Стресс…
Он покачал головой, взял мою руку, начал считать пульс, потом добыл из кармана этот надоевший мне до смерти аппарат для выслушивания, мотнул головой:
— Поднимите рубаху.
Какой толк, что он лишний раз пройдется пластмассовой лягушкой по моей груди и ребрам? Не вернешь… Но подчинилась — здесь я только и делала, что подчинялась приказам, как в армии. В жизни мне не приходилось исполнять столько приказов.
Слушал он долго и внимательно, по его полуприкрытым, с набухшими сосудами, векам пробегал трепет живого интереса: наверное, шел какой-то иной, свежий поворот темы в мозгу. Могла ли я его судить? Сама была такой же: сейчас я поймала себя на том, что наблюдаю за собой. Реагирую, бурно переживаю и спокойно регистрирую эти переживания: последовательность, внутреннее движение эмоций — прилив и отлив — и поведение мышц, как следствие этих эмоций. Приоритет духовного над физическим: бог слепил фигуру из глины и вдунул в нее душу. Тогда человек стал человеком…