Избранное
Шрифт:
— Если так, то, поселив у себя своих новых приятелей, ты сможешь снова вернуться в общество?
— Разумеется, но я сам не в силах расстаться с Дзином. Нет, я буду жить по-прежнему.
— Для моих выборов — это сущая находка, — сказала жена, голос которой снова стал равнодушным.
На следующий день Наоби, никогда не нарушавшая обещаний, прислала человека, который сообщил, что с середины июня до середины июля можно использовать бараки и контору — временные постройки, находящиеся на участке, отведенном под загородные дома в Минами Идзу. Такаки молниеносно составил план учебных занятий, и было решено, что в следующую же субботу, во второй половине дня, как только солдат сил самообороны будет свободен, его вызовут, и учебный отряд отправится в Минами Идзу. В тот день Инаго на мотоцикле солдата приехала в убежище. Как и в прошлый раз, она хотела похвастать своим возлюбленным. Исана вывел к ней Дзина, чтобы тот попрощался с Инаго. Солдат в кожаной куртке, угрожающе скрестив руки на груди, стоял, широко расставив ноги, у вишни, к стволу которой он прислонил мотоцикл, и даже не удостоил Исана взглядом. Через некоторое
Через неделю Такаки, убедившись, что участок в Минами Идзу, отведенный под загородные дома, безопасен, послал Короткого, Красномордого и еще одного подростка на двух машинах за боеприпасами. Машина, в которой ехал Короткий, была фургоном, в каких профессиональные фоторепортеры возят необходимую для съемок аппаратуру, что в данном случае служило прекрасным камуфляжем. Вторая машина с Красномордым за рулем была специально предназначена для Исана и Дзина. Эта забота несколько смягчила их боль при отъезде Инаго. Пока Красномордый и еще один подросток грузили в фургон боеприпасы Союза свободных мореплавателей, перевезенные из съемочного павильона полуразрушенной киностудии в бункер, Короткий рассказывал Исана о том, как проводятся боевые учения Союза свободных мореплавателей. В одной из крохотных гаваней — их поблизости бесчисленное множество — подростки пользуются шхуной, владелец которой поставил ее там на мертвый якорь, по ночам выходят в море и проводят военные учения. Днем занимаются физическими упражнениями, которые обязан выполнять в армии солдат первого года службы…
— В общем, все делается как следует. Делается серьезно, — сказал Короткий значительно, но все тем же тонким голосом. — Наконец-то я снова могу заняться своими профессиональными обязанностями. Я фотографирую учения. А новые камеры и всякая аппаратура, которые мне пришлось погрузить в фургон, лежат там не только в целях конспирации. Солдат — прекрасный объект для съемок.
— Солдат? Но ведь он к понедельнику обязан вернуться в казарму своего отряда военных музыкантов?
— Нет, солдат все время с Инаго. Союз свободных мореплавателей освободил из японских сил самообороны одного солдата — и то хорошо! — сказал Короткий.
Исана и Дзин сели на заднее сиденье в машину Красномордого и поехали. Рядом с ними лежало одеяло и полиэтиленовые мешочки на случай, если Дзина укачает. Очень скоро Дзин, привыкнув к автомобилю и уютно устроившись в нем, стал тихо подвывать, подражая шуму мотора, в общем, как бы превратился в одну из составных его частей. Их машина шла впереди фургона, в котором ехали Короткий и еще один подросток. Красномордый, хотя и презирал автомобили, мастерски, даже артистически вел машину, будто родился вместе с ней; пока они добирались до Томэя — скоростной автострады Токио-Нагоя, он, выискивая непонятно откуда известные ему узкие боковые улочки, удивительно легко, ни разу не попав в пробку, миновал город, в три часа дня обычно забитый машинами. Будто получая удовольствие от скрупулезного соблюдения правил уличного движения, он ни разу не превысил установленной скорости и даже держал ее на пять километров ниже предельной. Поглощенный управлением, он почти все время молчал. Когда они выехали на автостраду и спокойно поехали по ней, Исана, почувствовав интерес к Красномордому, заговорил:
— Тамакити — молодец, но и ты тоже прекрасно водишь машину. Так свободно и легко, что даже не верится.
— Надо избежать неприятностей с полицией, вдруг она что-нибудь заподозрит, — такое указание дал нам Тамакити. И наша машина и фургон, который за нами, взяты, как полагается, напрокат, но обычно у таких автомобилей мощность не очень велика. Я и так и этак выжимаю из его мотора все, что можно. — Красномордый не отрывал глаз от дороги, уши у него горели. — Тот, кто может на чем-то сосредоточиться, ну хотя бы на вождении машины, совершает нечто похожее на prayer, правда? У меня такое ощущение, что вот-вот вскипят новые feelings и meanings.
— Ты действительно внимателен и сосредоточен. Я это прекрасно вижу. Скорее всего, здесь сказывается твой характер…
— Нет, я бы мог гнать машину с такой скоростью, что это было бы похоже на самоубийство, — сказал Красномордый. — Ведь мои родители покончили с собой, так что и мне покончить с собой ничего не стоит. Тамакити всегда говорит, что я не имею права говорить такое.
— Почему же, наверно, имеешь.
— Родители покончили с собой не на автомобиле; отец — повесился, мать — отравилась газом.
— Я думаю, пока мы едем с тобой в машине, ты вряд ли устроишь бешеную гонку, — сказала Исана.
— Мой отец был поваром — содержал небольшой ресторанчик, а мать работала в школе.
— Готовила завтраки школьникам?
— Нет, была учительницей математики, — поспешил исправить ошибку Красномордый, и, будто сам был виноват в этом поспешном заключении, уши у него снова покраснели. — Странный брак, да? Отец раньше тоже был преподавателем, обучал кулинарии. Но с тех пор как открыл свой ресторанчик, у него начались странности. Кончилось все тем, что он стал торговать зеленым карэрайсом.
— Зеленым
— Да, карэрайсом.
— Он туда добавлял хлореллу. В молодости отец изучал проблемы космических полетов. И твердо придерживался идеи, отвергнутой управлением НАСА. Чтобы космонавты не были привередливы, считал он, нужно прежде всего освободить их от предубеждения против цвета и формы. И поскольку человечеству, видимо, придется покинуть Землю и, значит, каждый поневоле станет космонавтом, в качестве подготовки к этому он стал торговать карэрайсом, в который добавлял хлореллу. Но его никто не покупал. Отец терпел, терпел, а потом взял да и повесился. Один наш знакомый говорил, что отец сошел с ума, а я думаю, он впал в глубокую депрессию. Поскольку мать имела специальность и работала, ей бы вполне можно было не стараться второй раз выходить замуж, а она сразу же после смерти отца стала мазаться и водить к себе каких-то мерзких типов. В практических делах она ничего не смыслила. Но характер у нее был ого-го — самый добродушный мужчина, поговорив с ней, раздражался и мрачнел. И у матери на подведенных веках, за шикарными очками, выступали капельки пота. Мужчина, бывало, хочет уйти — она не отпускает, и тот бьет ее. Потом она отравилась газом… Отец ведь тоже умер не от того, что зеленый карэрайс не продавался и наступил застой в делах. Взял да и повесился. Да и мать умерла не потому, что так уж хотела выйти замуж, а у нее ничего не получалось. Она слишком долго занималась дурным делом, точно одержимая злым духом, и вся поникла. Однажды выставила оценки за контрольную для поступающих в университет — и отравилась газом… Я тоже чувствую, что, когда захочу покончить с собой, никому надоедать не буду. Вот это я и говорю, а Тамакити, как услышит, прямо из себя выходит. Вы тоже считаете, что я рисуюсь?
— Нет, почему же, — сказал Исана. — Возможно, Тамакити злится как раз потому, что ты не рисуешься?
— И правда, лучше всего молчать. Тем более, что Союз свободных мореплавателей обзавелся специалистом по словам. Мне захотелось хотя бы разок поговорить с этим специалистом, — сказал подросток, и на этот раз покраснел Исана.
Красномордый вел машину безупречно, и быстрая езда не мешала уснувшему Дзину, от сна щеки его раскраснелись.
— Теперь о Союзе свободных мореплавателей. Вот что думает Такаки о землетрясении, которое все время предсказывают газеты. Такие люди, как мы, ни на что не годные, все до одного будут под шумок убиты. Потому что молодежь, ничего не делающую для общества, ненавидят. И мы должны заранее принять меры самозащиты. До того, как начнется землетрясение, мы должны сесть на корабль и начать свободное плавание, говорит он. Нужно подготовиться: отказаться от гражданства, чтобы нас не мобилизовали в отряды восстановления городов. Не сделай мы этого, при восстановлении городов нас опять-таки под шумок постараются перебить. Люди, сознающие свою слабость, изо всех сил будут на этом настаивать — у них это прямо навязчивой идеей станет. А вот Тамакити не боится никакого самого страшного землетрясения, наоборот, ждет его. Он говорит, что порядок в природе и обществе, существующий в этом мире, будет поставлен с ног на голову, и после землетрясения разразятся пожары и чума, и только члены Союза свободных мореплавателей, которые будут в это время в море, останутся в живых. Именно поэтому военное обучение должно быть направлено на самооборону — надо сделать так, чтобы после землетрясения, о котором говорит Такаки, корабль Союза свободных мореплавателей не был похищен. А Тамакити говорит, что нужно вести подготовку к военным действиям: если землетрясение не произойдет, вооружившись, совершать нападения по всему Токио и самим создать крупные беспорядки и панику. Я — против. Но Тамакити высмеивает меня. Возьми, например, мотор шхуны, говорит он, починить его мы еще можем, а новый сделать не можем. А зачем? Мотор шхуны нужно использовать до конца и выбросить. И саму шхуну тоже. Пришел кораблю срок — значит, бросать его надо. Нам нет нужды ничего создавать. Даже если Свободные мореплаватели переживут разрушительное землетрясение, ничего хорошего их не ждет; хотя Тамакити и говорит, что, даже если оба побережья Тихого океана будут разрушены, Свободные мореплаватели останутся в живых — это значит, на всей земле останутся они одни, а тогда, я думаю, человеческая цивилизация прекратит свое существование. Мы ведь ничего не знаем… Я даже думаю, что в ближайшее время все люди на земле по собственной воле начнут один за другим кончать жизнь самоубийством. В таком случае, не есть ли Союз свободных мореплавателей — символ будущего человечества, думаю я. Перед тем как заснуть, я всегда об этом думаю.
— Пусть символ, но как он определяет будущее?
— Ребята из Союза свободных мореплавателей и не думают о том, чтобы с годами стать иными людьми, чем сейчас. Может быть, они считают, что, до тех пор пока повзрослеют или станут пожилыми, мир вообще погибнет, в общем, считают, что будущего нет, и поэтому не делают ничего, чтобы подготовиться к нему. Всех их привезли сюда по коллективному набору, но они разбежались, даже не начав работать. Да сам Тамакити, который строит великие планы о том, как на всем земном шаре останемся мы одни, и тот чувствует, что если мы вооружимся и поднимем восстание, то и сами тоже погибнем. Может быть, именно поэтому он и хочет поскорее поднять восстание. Даже если мы потерпим поражение, а настоящее восстание не разгорится — тоже ничего страшного, считает он. Даже если нас арестуют, к смерти не приговорят — мы ведь несовершеннолетние, ну дадут лет двадцать, а мир рухнет еще до того, как истечет наш срок, и некому будет осуществлять вынесенный нам приговор. Мне тоже это нравится. Такая жизнь — самая свободная. Правда, Союз свободных мореплавателей кажется мне классом, ученики которого умрут еще до того, как закончат обучение. Может, это и есть символ скорой гибели всех школ?