Избранное
Шрифт:
Вилфреду сразу вспомнилось, как затихали, обрывались разговоры у них дома, как громкие голоса внезапно умолкали, когда появлялся он. Это были разговоры о положении женщины и правах ребенка. Вилфреду вспомнилось, как при этих разговорах, умолкавших, когда входил мальчик, иронически улыбался дядя Мартин, а мать надувала губки, похожая на обиженную девочку, — эхо слов и выражение лиц, не успевших перестроиться. Он вспомнил хлопотливые руки тети Клары, лихорадочно вязавшие что-то белое, — пальцы продолжали следовать ходу мысли, прерванной появлением ребенка. Странным образом, он тогда не понимал, что ребенок — это и есть
— Я едва не познакомился с Биргером, — сказал он, — едва не встретился с ним.
— Ты, говорят, с кем только не встречаешься, — язвительно заметила тетя Клара. — Впрочем, меня это не касается, — добавила она, тут же спохватившись.
Вилфред встал из-за стола и, подойдя к окну, стал глядеть на серые площадки строящегося городка. Это был первый теплый вечер в долине. Девочки и мальчики медленно бродили по дороге, омытой весенним светом.
— Как по-твоему, тетя Клара, — заговорил он, — могут люди не просто встречаться друг с другом… — Она хотела прервать его движением руки, давным-давно знакомым ему движением, которое должно было пресечь всякую попытку душевных излияний. — Погоди, ответь мне на этот единственный вопрос! Как по-твоему, ты веришь, что какое-то родство душ… — Он не решился продолжить. К тому же она прервала его на сей раз довольно резко.
— Нет, — сказала она, — в это я не верю. — И, немного помолчав, продолжала: — У тебя была выставка… — Он поморщился. Она читала статьи в газетах и, наверное, сохранила вырезки. — Твой отец был разносторонне одаренный человек.
— Но он ничего не доводил до конца. Она посмотрела на него с удивлением:
— Что ты имеешь в виду?
— Он ведь и жизнь свою до конца не довел.
Он в первый раз произнес это вслух. И это прозвучало обвинением. Но к его удивлению, тетя Клара ответила:
— Я не такая уж набожная, по крайней мере в общепринятом смысле. Но по-моему, тоже — это единственный поступок, который противоречит божьим заповедям.
— Тоже? — переспросил Вилфред. — Я вовсе не думал его обвинять.
— Не знаю, — отозвалась она. — Так или иначе, ты не имеешь на это права. Да и она, пожалуй, тоже. Я имею в виду твою мать. Но кто-то или что-то… имеет право винить. От жизни, вот так оборванной, всегда остается что-то… что-то… Словом, не знаю…
— Скажи, тетя Клара! — воскликнул он тихо. — Скажи, что хотела сказать, непременно скажи.
— Я же говорю тебе, не знаю. Может, что-то, что каким-то образом падет на других…
Воцарилось молчание. На секунду ему показалось, что у нее дрожат губы. Она продолжала теребить свой медальон.
— Я думаю только о себе, — сказал он. — В этом вся беда.
Тетя Клара откинулась назад, словно подавляя усмешку.
— Это свойственно не тебе одному… Но вот то самое, что остается, не знаю, как это назвать, — это и в самом деле становится как бы неоплаченным долгом.
Она сказала это просто, как нечто давно для нее решенное. А в нем вдруг всколыхнулось все: тоска, смятение и в то же время жадное любопытство.
— Почему, — тихо спросил он, — почему мы так мало знаем друг о друге?
Она рассмеялась обычным своим коротким смешком.
— Кто «мы»? Ты, верно, имеешь в виду нашу семью? Твой отец…
Он напряженно уставился на угасающий
— … он, по-моему, жил в каком-то замкнутом мире — в мире, который замкнут в другом мире, а тот — в третьем и так далее. Помнишь деревянных матрешек, которых можно было извлечь одну из другой? — И тетя Клара улыбнулась.
Вилфред вспомнил желтую деревянную бабу, внутри которой находилась другая деревянная баба, а в той — третья деревянная баба. И подумал о медальоне тети Клары…
— …но, на беду, то, что было внутри, было больше того, что находилось снаружи, каждый следующий пласт в глубине был больше того, что снаружи…
Как небо под потолком дома в Сковлю, которое было выше синего неба. Всегда что-то большое замкнуто внутри маленького, от этого никуда не уйдешь. Дом в стеклянном яйце.
— …как, наверно, у всех людей, — сказала она. — Когда-то это называли душой, потом решили, что это несовременно. Может, оно и правда. Не имеет значения. По-моему, есть люди, у которых много таких… душ…
Она умолкла. Вилфред подался ближе к ней.
— И у отца?..
— Может быть, — нехотя подтвердила она. — Может быть, и у него. Душ так много, что им как бы не хватает места. Может, и у всех так. Но некоторых это взрывает изнутри… я хочу сказать прежде, чем все упорядочится.
— Ты хочешь сказать, пока не расставишь всех баб по местам? — спросил он, улыбнувшись.
— Я не это имела в виду, я имела в виду порядок вообще.
— Прости, тетя, я не хотел… — Он опять переиграл. — А ты веришь в порядок, тетя Клара?
— Уж художникам, во всяком случае, следовало бы в него верить, — сердито ответила она. Теперь она снова была строгой тетей Кларой, тетей Кларой его детских лет, которая аккуратно складывала салфетку, когда другие, скомкав, отбрасывали ее. Пласты времени сдвинулись в памяти Вилфреда, бесшумно меняясь местами.
Все сдвинулось, и тот замысел, который он искал, — тоже. На мгновение казалось: он вот-вот дотянется до него рукой — так было, когда он встретил в лесу Поэта, когда выяснилось, что тетя Клара знает о большем, которое заключено в меньшем. Милая тетя Клара! Много времени утекло с тех пор, когда, стоя на крыльце своего маленького домика, она энергично махала ему на прощанье рукой. Вокруг нее все было маленьким, но как же это случилось, что он никогда не замечал, сколь велика ее внутренняя независимость… Он был благодарен ей за ее терпимость и деликатность, у других его родных это было игрой, она же не притворялась. Может, и тайна, которую хранил ее медальон, была настоящей, большой тайной.
Он много бродил в эти дни, часто возвращаясь в одно и то же место. Стояла весна, ягод в лесу еще не было. По временам ему сильно хотелось есть, его преследовали пищевые галлюцинации, но чаще голод удавалось обманывать, пососав что попадалось под руку — щепку или какой-нибудь цветок. Он ощущал в себе небывалую легкость, свободу почти от всех потребностей. Он все больше и больше чувствовал свою связь с деревьями, но не могучими хвойными великанами, а с невысокими лиственными деревьями, вроде тех, под которыми он видел Поэта. Он стал похож на пугливого зверя, у которого, может, и нет повсюду врагов, но тело его все равно всегда готово к прыжку.