Избранное
Шрифт:
Не вынуждает нас до времени хладеть.
О тайна грозная предвечного закона,
Постичь которую нам, смертным, не суметь,
Хоть разум этого и жаждет исступленно!
«Где ключ к ней скрыт?» — вопрос себе мы задаем.
«В Писанье божьем»,— мнит Восток порабощенный, А Запад думает: «В Евангелье одном».
Чистый дух
Еве
I
Тебя лишь книгами, написанными мною,—
Не титулом моим гордиться б я просил.
На феодальный шлем я сам перо стальное
И славно древнее, но рядовое имя,
Что прадедами мне оставлено моими,
Лишь потому, что я, их внук, его носил.
II
В семейный склеп не раз спускался я ночами, Чтоб посетить гробы прапращуров своих,
Читать пергаменты, где предки королями Утверждены в правах и фьефах родовых,
Но так и не нашел меж тех, чей я потомок, Таких, что искрой мне сверкнули б из потемок, И начал бы с себя, когда б писал о них.
III
Всей знати родичи, богатые сеньоры,
Охотники страстней, чем даже Нимрод сам, Собак несметные они держали своры,
Волков и кабанов травили по лесам,
По двум провинциям оленю вслед скакали И, если им король встречался, подстрекали Борзых не уступать тропы монаршим псам.
IV
Свой офицерский долг бесстрашно исполняя,
С судами англичан завязывали бой
Они на всех морях от Чили до Китая,
И шли с десятком ран в отставку на покой,
Успев, пред тем как в Бос родную удалиться,
На красных каблуках в Версале появиться И с месяц в Эй-де-Бёф развлечься болтовней.
V
Жизнь в Бос они всегда под старость проводили, Там коротали дни в забавах и трудах,
Сынов и дочерей бесчисленных плодили,
Венчали с возрастом их в тамошних церквах,
И скромен был предел желаний у любого — Украсить грудь крестом Людовика Святого,
Как предки, что глядят с портретов на стенах.
VI
Но ни один из них не возвратился в земли,
Столь милые ему с рожденья, для того,
Чтоб, более рогам охотничьим не внемля
И расседлав коня лихого своего
Засесть за рукопись и в ней поведать свету,
Как Франция жила в умчавшиеся лета —
В дни детства, юности и зрелости его.
VII
Не обессмертила их за могилой слава,
Но в храме у нее прочтут на этот раз:
«В мой список золотой мной занесен по праву Последний отпрыск двух старинных галльских рас. Но не за знатность, сан, богатые именья,
А лишь за то его запомнят поколенья,
Что олицетворил собой он дух в свой час».
VIII
Днесь царствие твое, о чистый дух, настало! Когда твой первый зов к себе привлек наш слух, Лишь зарево войны нам в темноте блистало,
Но блеск его в твоем сиянии потух.
Перо сильней меча ты сделала сегодня, Бронзовоклювая посланница господня,
Голубка грозная, святой и зримый дух!
IX
Звено единственное двух цепей разъятых,
Я
Он выстоит: хранил я двадцать лет молчанье,
А все^гаки народ читал мои созданья И мне все вновь и вновь за них цветы кидал.
X
Потомки юные, что мною так любимы,
О судьи новые моих былых трудов,
Мои черты у вас в лице доныне зримы,
И узнаю себя я в зеркале зрачков!
Друзья мои, коль вам понадоблюсь и впредь я, Коль перечтут меня хоть раз в десятилетье, удьбу свою назвать счастливой я готов!
На смерть Байрона
Он аду посвятил божественную лиру,
Но в миг, когда явил свой дар высокий миру И звуки первые из дивных струн извлек,
Ее отбросил прочь и взялся за клинок.
На свете два венка желанны для любого. Украсившись одним, он восхотел второго И там, где лавры днесь, как в древности, цветут, Труд поэтический сменил на ратный труд.
Он сделал шаг и пал, но взысканный судьбою. Блажен, кто смерть принять успел в начале боя, Кто был, пока его не обнял вечный сон, Славолюбивыми мечами упоен!
При виде гибнущих друзей он не страдает,
И мир его душа спокойно покидает,
И с нею, искрою, что в нас роняет бог,
Взлетает к небесам бойца последний вздох.
В огонь вседвижущий влилась душа поэта,
И знает он теперь, откуда искра эта,
И чьим дыханием раздута в нем была,
И почему сожжен он пламенем дотла.
Быть может, дочь его45, вступая в те года,
Когда впервые в жизнь вторгается беда,
Узнает истину, порвет с семьей сношенья, Склонится горестно перед отцовской тенью, Обильно оросит горючею слезой И лютню смолкшую, и меч его стальной И тихо пропоет слова того прощанья,
Что матери ее он спел при расставанье.
Победно ты ушел, поэт, из жизни ныне.
Прощай! Но я твоей завидую кончине:
Былых иллюзий клад еще не расточив,
Ты умер молодым и остаешься жив.
Не так ли в тропиках светило дня садится?
Оно немеркнущим в пучину вод катйтся И столь же яркий свет в приют свой новый льет, Каким был озарен поутру небосвод.
Гавань
Ты, якоря отдав, качаешься сонливо В спокойной гавани, и все-таки, фрегат,