Избранное
Шрифт:
Так что поначалу лавровый венок свободно переходит поочередно от одного к другому, в начале 30-х годов в когорту прославленных имен естественно вливаются имена Мюссе и Готье, и наш герой — Виньи — не уступает пока никому из них ни энергией, ни усердием. На этот период, охватывающий немногим более десятка лет (1822—1835), приходится публикация наиболее известных произведений Виньи: стихотворений, выходящих тремя сборниками, исторического романа «Сен-Мар», повествовательных циклов «Стелло» и «Неволя и величие солдата», комедии «Отделалась испугом», драм «Супруга маршала д’Анкра» и «Чаттер-тон».
Но вот странность: после 1835 года Виньи как бы уходит со сцены — почти на три десятка лет! В то время как старые и новые собратья по перу продолжают, что называется, «активно работать», Виньи лишь изредка, с большими
Виньи как бы выключается из атмосферы эпохи. Немногие публикуемые им поэмы — три в 1843 году, две в 1844 году, одна в 1854 году — носят обобщенно-символический, философский характер, и по его распоряжению они в посмертном сборнике 1864 года будут объединены под всеохватным названием «Судьбы». И все-таки это не просто уход в отвлеченную абстракцию. Поздний Виньи, с его молчанием и редким словом, предстает как поэт не исписавшийся, а высказавшийся; он не хочет ни повторяться, ни искать непременной новизны; в этих поэмах он претендует на воплощение неких самых общих, конечных формул человеческого бытия, которых немного; и потому в них, как в завете, преобладают назидательно-пророческий тон и афористический стиль. Легко упрекнуть его в непомерности притязания, в мессианской гордыне, но легко и парировать этот упрек напоминанием о том, что Виньи— романтический поэт. Он живет уже в обществе не современников, а потомков, к ним он обращается поверх всякой злободневности момента, и одна из последних его поэм называется «Бутылка в море». Символика ее проста: как моряки во время кораблекрушения бросают запечатанную бутылку в море, так и поэт оставляет грядущим поколениям скрижали своих заветов, оставляет наудачу — а вдруг услышат, а вдруг прочтут.
В литературной судьбе Виньи специфическим образом наложились друг на друга обстоятельства индивидуальной биографии и эпохи. Он формировался как человек и поэт в эпоху Реставрации (1815—1830), когда и во Франции и во всей Европе после крушения наполеоновской империи монархи Священного союза вознамерились вернуть былые порядки, власть и авторитет аристократии и церкви, ниспровергнутые буржуазной революцией 1789 года. Идеи монархизма, легитимистского традиционализма и религиозного смирения стали модой, и этой моде оказались легко подверженными прежде всего романтики, с их резким неприятием буржуазности, с их комплексом ностальгической тоски о прошлом как о некоем потерянном рае; с этих идей начинал в 20-е годы и Гюго, будущий пламенный адвокат «отверженных». Юный граф де Виньи, наследник старинного, гордого своими воинскими традициями аристократического рода, вступивший шестнадцатилетним в июле 1814 года в кавалерийскую гвардию свежекоронованного монарха Людовика XVIII, как нельзя более годился в символы этого духа эпохи — высокородный поэт-кавалергард, служитель муз и трона.
Этот трон надолго запечатлелся в памяти и современников и потомков, критики и историки литературы тщательно фиксировали всякие проявления аристократизма именно как классовой позиции в творчестве Виньи, к поэту непременно примысливался граф, и даже там, где попросту проявлялся благородный дух, подразумевалась еще и благородная кровь. Виньи стал в значительной мере символом «аристократического романтизма».
Между тем эта роль, если и тешила тщеславие молодого Виньи, с самого же начала ощутимо его тяготила, и вся его творческая жизнь была в известном смысле преодолением этого клише, высвобождением из-под его диктата. Даже в ранних своих произведениях первой половины 20-х годов он нигде не вставал на сугубо классовую точку зрения (в том числе, как мы увидим, и в «Сен-Маре»), и в то время как молодой Гюго, повинуясь поветрию роялизма, воспевал «мучеников Вандеи», погребение Людовика XVIII и коронацию Карла X, Виньи уже в поэме «Траппист» (1822) идею верноподданнического служения королям неразрывно сопрягал с идеей королевской
Виньи дебютировал в эпоху Реставрации, но не был связан с нею душой. Многие европейские романтики, разочарованные результатами буржуазной революции, на какое-то время предались было мечтам о повороте истории вспять, и Реставрация вроде бы услужливо предоставила им этот шанс, вернув Европе монархию и религию. Но тут-то и суждено было романтикам пережить второе историческое разочарование; это судьба Арнима в Германии, Ламартина, Гюго — и Виньи — во Франции. Виньи прямо назвал в 1830 году режим Реставрации «антинациональным». Революцию 1830 года он, правда, встретил в растерянности, восставший народ его и впечатлил и устрашил, но в эти бурные дни многое в его исторической этике окончательно встало на свои места: в своем дневнике он восхищается поступком офицера, который пустил себе пулю в висок, чтобы не стрелять в народ, а поспешное бегство королевского двора, оставившего на произвол судьбы своих подневольных защитников-солдат, он в том же дневнике откомментировал с презрительным гневом: «Порода Стюартов!»
Все не так просто в творческой биографии «графа де Виньи». В литературе он был не графом, а поэтом, и все его откровения и заблуждения идут в первую очередь на этот счет. У нас он долгое время был непопулярен, ибо слишком поспешно прописан по ведомству «реакционного романтизма». Наши читатели могли познакомиться только с романом «Сен-Мар», двумя-тремя стихотворениями, кочевавшими из хрестоматии в хрестоматию, и драмой «Чаттертон», давно ставшей библиографической редкостью. Лишь в последние десятилетия критика стала всматриваться в творчество Виньи внимательней — и открывать в нем большого и сложного художника, одного из самых ярких представителей романтической литературы Франции1.
Первые шаги Виньи в литературе связаны с лирикой. Здесь он идет в ногу с временем. Начало 20-х годов ознаменовано во Франции бурным расцветом лирических жанров, и это не случайно. Только что отгремевшая эпоха революционных потрясений и наполеоновских войн не благоприятствовала развитию лирики — слишком громко говорило оружие. Виньи вспоминал позже: «К концу империи я был рассеянным лицеистом. Война царила надо всем в лицее, барабан заглушал для нас голоса учителей, и таинственный голос книг обращался к нам на языке, казавшемся всего лишь холодным и педантичным... Никакое размышление не в силах было завладеть надолго головами, беспрерывно оглушаемыми громом пушек и звоном колоколов». Крушение наполеоновской империи дало французским литераторам на первых порах иллюзию относительного затишья, возможности перевести дух, сосредоточиться — настала пора «размышлений», и именно так озаглавил в 1820 году свою первую книгу элегических стихов Ламартин, открывший тем самым эпоху романтической лирики во Франции.
Через два года выступили со своими поэтическими сборниками и двое других начинающих романтиков — Гюго и Виньи. Но если молодой Гюго еще во многом связан с декламационно-риторической патетикой классицизма, то Виньи, как и Ламартин, обращается к поэзии сосредоточения и самоуглубления. Он тоже по видимости отстраняет от себя всякую злободневность — его лирический герой, как и лирический герой Ламартина, выясняет свои отношения не столько с веком, сколько с мирозданием, историей) творцом и судьбой.
Но этот герой, в отличие от ламартиновского, не обнаженно интимен, а объективирован, эпичен; если тот по преимуществу говорит от имени своего «я», то этот не склонен к непосредственно-
цикла повестей Виньи «Неволя и величие солдата», подготовленное Б. Г. Реизовым, А. М. Шадриным и А. А. Энгельке в серии «Литературные памятники» (Л., «Наука», 1968); обстоятельную главу Н. П. Козловой о Виньи в книге «История зарубежной литературы XIX в. Часть первая» (М., Изд-во МГУ, 1979); книгу Т. В. Соколовой «Философская поэзия А. де Виньи» (Л., Изд-во ЛГУ, 1981).