Избранное
Шрифт:
Ребята постарше набили пылью коробку из-под ботинок, подобранную за магазином, и развлекаются, бросаясь коробкой, как гранатой. Каждый взрыв обволакивает все окрест клубами пыли, но взрослые пока не возмущаются. У мужчин свой важный разговор, у старух свой. К молодой матери пристраивается составить компанию заполошная тетка в мокром фартуке, выскочившая из ближнего дома: мыло у нее кончилось в разгар стирки. Но, может, вовсе и не из-за мыла заспешила она сюда, бросив корыто с бельем. Может, из-за волнующего сообщения, которым ей
– Валентине Кротовой вчера благодарность объявляли. В классе на родительском собрании. Сама слышала. Володька-то Кротов с моим Мишкой учится. Учительница встала и говорит: «Позвольте от имени коллектива учителей и от вашего имени, от родительской общественности выразить сердечную благодарность Валентине Ивановне Кротовой за ее самоотверженную заботу о Володе, Саше и Леше. Все, говорит, вы, товарищи, знаете, - тут тетка возвела глаза, передразнивая прочувствованный голос учительницы, - все вы знаете, в каком тяжелом положении у нас оказались мальчики Кротовы, когда умерла их мать. А теперь школа за детей Кротовых спокойна…»
– Так и сказала?
– живо интересуется молодая.
– Слово в слово!
– Тетка клятвенно стучит в грудь кулаком, распаренным стиркой.
– С места не сойти, если вру!
– В ее горячности слышна тайная зависть к похвале и к сердечной благодарности учителей Валентине Кротовой. Нестерпимая пытка для матерей школьные родительские собрания, где одних детей перед всеми хвалят, а других перед всеми корят и бранят.
– Да уж… Заторопились благодарить!
– обижается вдруг молодая, будто и ее младенца, пускающего пузыри, уже обделили школьной похвалой.
– Учителя! Они видят!
– острым клинышком встревает в разговор бабка Парамонова. Следом подхватываются и все старухи, как дружное пионерское звено. На своем рабочем веку они повидали достаточно критики-самокритики, набрались общественного опыта, и с ними нелегко сладить. Если стариков-пенсионеров за их настырность зовут в поселке народными мстителями, то о бабках, бывших ткачихах, и говорить нечего: орлицы.
– Учителя видят! И мы не слепые. Кого хочешь спроси - Володьку Кротова теперь не узнать. Весь в лишаях прежде ходил. А Лешка ихний? Чуть в смоле не потонул. Спасибо, добрые люди увидели - вытащили! Сашке третий год шел, а он говорить не научился. Посмотришь, бывало, на Степановых сыновей, и сердце болит… Пальтишки оборванные, из сапог пальцы торчат… А теперь на них погляди! Есть за что Валентину хвалить на собрании. Отмыла, одела, обула…
– «Отмыла, одела, обула»… - усмехнулась молодая.
– А все ж не родная мать!
– Родная или не родная, - вцепилась в нее бабка Парамонова, - а по ребенку видно. Лежит вон твой родной! А ты не видишь, что он у тебя кряхтит, ужом изворачивается. Полные пеленки наложил, задница горит, а мать родная понятия не имеет…
Молодая ойкнула, заметалась над коляской, затрудняясь
Тетка в мокром фартуке не торопится ей помочь. Бочком отодвигается в сторону.
– За своими надо смотреть!
– берутся старухи и за нее.
– Пораспустили детей-то…
Тут, очень подходяще к разговору, перед бабками бухается оземь картонная мальчишечья граната, обдает всех пылью с ног до головы.
– Да что вы делаете, бессовестные!
– отплевываются старухи, топча коробку.
Мальчишки пересмеиваются. Бабка Парамонова цепким глазом выуживает из мальчишечьей компании ладного, крепкого парнишку в новых резиновых сапогах с подвернутыми для красоты голенищами.
– Ты, что ли, Кротов? Степана сын? Владимир? А?
– Ну, я!
– неохотно отзывается парнишка.
– Пойди-ка сюда поближе… - Бабка манит его крючковатым пальцем. Тетка в фартуке подается вперед, чтобы не пропустить самого любопытного.
– Сапоги-то у тебя новые!
– укоряет бабка Володьку Кротова.
– И пиджак, вижу, на тебе хороший. Шевиотовый. Из отцовского перешили? Дорогой пиджак, а ты не бережешь… Мараешь… Кепку сними, почисти. Видишь - запылилась. Где брали-то кепку? В городе?
– Ну!
– кивает Володька
– С отцом ездили?
– Не.
– С Валентиной?
– Ну, - еле слышен Володькин ответ.
– И сапоги там брали?
– Не… Сапоги не там.
– Володька примолк, и бабка раскрыла рот, чтобы дальше со значением расспросить, где же и с кем покупались такие замечательные сапоги, как вдруг одна из ее подружек спохватывается:
– Да ты чей?
– Кротов.
– Степана сын?
– Ну!
– А где ж братья твои - Сашка с Лешкой?…
– Где им быть! Дома… - Володька насупился, разгребает сор носком блестящего сапога.
– Раз вот так поскребешь… Другой… - высказалась тетка.
– Глядишь, и дыра. И выбрасывай, новые покупай… А ты в доме не один… Трое ртов.
– Володька!
– деловито окликнули мальчишки.
– Айда с нами!
– Они понимают, что сам он от старух не вывернется.
– Мишка! И ты здесь!
– Тетка углядела среди ребят своего не хваленного в школе сына.
– А ну домой! И чтоб сей же час за уроки!
Мальчишки захихикали, а Мишка повернулся и уныло побрел от магазина.
– Володька! Пошли!
– настойчиво покрикивают ребята.
– Подождите!
– грозит им бабка Парамонова.
– Не видите, что ли, дружок ваш со старшими беседует. У вас свое, а у него свое. У вас баловство одно на уме, а Володя мальчик серьезный, уважительный. В школе вчера хвалили.
– Володька Кротов стоял перед бабками, как стрелец на лобном месте.
– Ты на них не оглядывайся. Пускай они на тебя поглядят да с тебя поучатся хорошему поведению.