Избранное
Шрифт:
Переложив языком табак за щеку, чтобы он не мешал говорить, Аннамалай восклицал:
— А если знаешь, почему не раскроишь ему череп? Или ты совсем ума лишился? Ну, говори…
И он устремлял яростный взгляд на открытку в моей руке.
Вместо объяснения я читал дальше: «Но им на это наплевать».
— Наплевать? Почему это наплевать?
Я понимал, что следующие строки взволнуют его до глубины души, но вынужден был прочитать их: «Если ты не приедешь и не расправишься с ними самолично, они еще больше обнаглеют. Ты себе уехал, домой глаз не кажешь, о своих родных и не думаешь, тебе все равно, счастливы мы или страдаем. Ты даже не приехал на праздник по случаю выбора имени для моей дочери. Главы семейств
Дальше шло еще много всяких обвинений. Однако заканчивалось письмо церемонно, с упоминанием лотосоподобных стоп и божества. Чтобы немного отвлечь Аннамалая от мрачных мыслей, я иногда говорил:
— Твой брат хорошо пишет.
Тогда он вдруг улыбался, радуясь похвале, и отвечал:
— Это он-то пишет! Скажете тоже! Ведь он совершенный неуч. Это ему написал наш школьный учитель. Мы обычно говорим ему свои мысли, а он излагает их на бумаге. Талантливый человек… — Он отходил к двери и замечал: — Наши-то деревенские все как один неучи и невежды. Вы думаете, мой братец смог бы говорить по телефону?
Телефон был одним из городских триумфов Аннамалая. Поднапрягшись, он определял, каким концом следует приложить трубку к уху, и испытывал при этом гордость астронавта, покоряющего космос. Он чувствовал кровную связь с аппаратом и, когда раздавался звонок, всегда бросался ко мне со словами: «Телефон, господин!» — даже если я стоял рядом. Когда по вечерам я возвращался домой, он всегда выходил мне навстречу и, открывая калитку, возвещал:
— Звонил телефон, кто-то спрашивал, дома ли вы.
— Кто это был?
— Кто? Откуда мне знать? Он ведь не показывался.
— Ты разве не спросил, как его зовут?
— Нет, зачем мне его имя?
Однажды утром он подкараулил меня, когда я выходил из спальни, и сказал:
— В пять часов звонил телефон. Вы спали, я и спросил: «Кто это?» А он сказал: «Междугородный, междугородный», а я сказал ему: «Уходи, не беспокой нас, мы ни о каких городах и не думаем, господин спит».
До сего дня я так и не знаю, кто звонил мне по междугородному телефону. Когда я пытался объяснить ему, что такое междугородный, он только отвечал:
— Да вы спали, а этот человек говорил что-то про город. К чему вам город?
Я сдался.
Спокойно существовать с Аннамалаем можно было только при одном условии: принимать его таким, каков он есть. Всякие попытки изменить или просветить его только привели бы реформатора в отчаяние и исказили бы весь замысел природы. В первые дни он, бывало, разжигал костер прямо в подвале. Топливом ему служили листья и ветки, которые он собирал в саду; костер страшно дымил и закоптил все стены. К тому же в подвале не было вытяжной трубы, и он легко мог поджечь одежду и погибнуть. Однажды я объяснил ему, какой опасности он себя подвергает, и предложил пользоваться углем. Он ответил:
— Как можно! Еда, которую готовят на угле, сокращает жизнь, господин. Отныне я вовсе не буду готовить в доме.
На следующий день он установил в саду под гранатовым деревом три кирпича, поставил на них глиняный горшок и разжег огромный костер. Он вскипятил воду, приготовил рис и чечевицу, добавив туда масла, лука и помидоров, а также горсть всякой зелени, набранной в саду. Запах этого варева вознесся к небу, заставив меня выглянуть с террасы и глубоко втянуть в себя воздух.
Начались дожди, и я забеспокоился, что будет с его костром. Однако даже когда небеса темнели и разражались ливнем, он умудрялся разжечь в момент затишья костер и поддерживать огонь под укрытием гранатового дерева. Если же дождь лил не переставая, он держал над огнем кусок рифленого железа, не заботясь о том, чтобы прикрыть собственную голову. Ел он по вечерам и сохранял то, что оставалось, на завтра, а утром запускал украдкой пальцы в горшок и съедал горсточку риса, отвернувшись к стене и
Во всем районе не было человека сильнее, чем он. Когда по ночам он обходил мои владения, постукивая о землю металлическим прутом и важным голосом окликая прохожих, он наводил не меньше страха, чем огромный английский дог. В первое время в нашем Новом районе такой пес был бы, конечно, весьма кстати, однако теперь необходимость в нем давно уже отпала. Аннамалай, по-видимому, не понимал, что в его воинственности уже не было смысла. Он, верно, не заметил, как окружающая нас пустошь (из окна спальни я не раз с интересом наблюдал, как всего в какой-нибудь сотне ярдов от меня воры разбивают в канаве украденный сундук и при свете карманного фонаря изучают добычу) превратилась в шумный жилой квартал. Не замечал он и того, что за моим домом выросли какие-то производственные помещения. Если прохожий задерживался хоть на минуту возле моих ворот, особенно ночью, после того как Аннамалай поужинал, а на небе высыпали звезды, Аннамалай тут же окликал его. Люди, которым случалось проходить мимо моего дома, обычно убыстряли шаг. Порой он смягчался, если кто-нибудь просил у него цветов для храма, однако стоило ему заметить, что я слежу за этой сделкой, как он в ярости кричал:
— Иди-ка отсюда! Ты думаешь, ты кто? Ты думаешь, цветы сами по себе вырастают? Тут вот последние силы им отдаешь, а ты…
И угрожающе надвигался на просителя. Но если я оставался в доме и только поглядывал украдкой в окно, я видел, как он подавал просителю пучок цветов, приглушая шаги и голос и озираясь, чтобы убедиться, что я ничего не вижу.
Вокруг все считали, что Аннамалай неплохо зарабатывает, продавая мои цветы. Так по крайней мере утверждала наша ближайшая соседка, объявившая себя его заклятым врагом. Аннамалай же утверждал, что стоит мне уехать из дома, как она начинает требовать, чтобы он нарезал ей из сада банановых листьев — она ждет гостей к обеду, — и ярится от неизменного отказа. Каждый раз, когда я шел мимо ее ограды, она шептала:
— Вы слишком доверяете этому человеку, а он без конца болтает у ворот и устраивает свои делишки.
Обстановка накалилась до предела в тот день, когда она объявила, что он крадет у нее птиц. Она разводила кур, которые нередко вторгались в наш двор через дыру в заборе, и тогда Аннамалай гонял их, бросая камни и издавая воинственные кличи. Однажды, когда я отсутствовал несколько недель, соседка, загоняя в сумерках птиц домой, чуть не каждый день недосчитывалась, по ее словам, курицы. Она объясняла, что Аннамалай оглушал птицу, набросив ей на голову мокрое полотенце, а затем тащил в лавку у переезда, где его соучастники продавали ее или жарили.
Однажды возле обители Аннамалая были найдены перья. Набег совершил сторож муниципальных полей, одетый в рубашку цвета хаки и выдававший себя за полицейского. Аннамалай был должным образом напуган и расстроен. Вернувшись после поездки домой, я увидел, что Аннамалай стоит на высоком камне, чтобы в соседнем дворе его лучше слышали, и кричит:
— Значит, ты натравила на меня полицию потому, что у тебя пропала курица, так, да? Ну и что с того, что пропала? А я тут при чем? Если твоя курица зайдет ко мне во двор, я уж сверну ей голову, можешь не сомневаться, но только не думай, что я буду воровать, словно жалкий мошенник. Кур красть, еще чего скажешь! Плевать я хотел на твоих полицейских! У нас в деревне они только и делают, что бакшиш клянчат; может, которые глупцы, этого и не знают, но только я человек уважаемый, фермер, у меня своей земли в деревне целый акр! Я рис выращиваю. Амавасай там за всем следит и мне пишет. Я письма получаю по почте. Если я курокрад, то кто же те, кто меня так называет? Да ты сама кто такая? С кем ты осмеливаешься так говорить?