Избранное
Шрифт:
Решающий час приближался. Наш приятель, предаваясь своим печальным мыслям, часто спрашивал себя, кто и как заронит первую искру: неужели в какую-то назначенную минуту член одной общины открыто даст пощечину члену другой?
— А если ничего не случится? — спросил он, но дядя ответил:
— Как это не случится? Мы осведомлены о их деятельности. У них чуть не каждую ночь происходят тайные собрания. С чего бы им собираться по ночам?
— Может быть, в другое время не все могут прийти, — предположил он.
— Мы не желаем, чтобы сборища устраивали в такое время. Сами мы в драку не лезем, но, если что-нибудь случится, им несдобровать. В несколько часов с ними покончим, стоит только нажать кнопку. Но первыми выступать мы не намерены.
29-го почти все магазины были закрыты — на всякий случай.
Придя в контору, он обнаружил, что начальник его, конечно, на месте, но большинство сослуживцев отсутствует: все они, оказывается, подали заявление о внеочередном отпуске. Видимо, среди них вспыхнула эпидемия «неотложных личных дел». Те немногие, что пришли, бездельничали и только обсуждали грозные перспективы предстоящего дня. У нашего приятеля голова шла кругом от слухов и страхов. Ему тошно было их слушать. Он окунулся в работу. Работал так быстро и интенсивно, что то и дело приходилось ждать, когда поступит свежий материал. Более того, чтобы избежать простоев, он раскопал дела четырехлетней давности и стал их дотошно проверять. В результате, когда он отложил свои бумаги и встал с места, было уже половина восьмого.
Им сразу овладела лихорадочная тревога — что-то делается дома? «Жена, вероятно, волнуется. А дети-то что переживают, совсем, наверно, извелись». Цифры, с которыми он возился в конторе, как-то приглушили его мысли. За работой он чувствовал себя вполне сносно. Теперь же его снедало желание как можно скорей очутиться дома. Обычный путь показался ему невыносимо длинным. В воспаленном мозгу родилось представление, что путь этот займет много часов. Лучше пробежать напрямик — переулком, который начинался напротив конторы. Он пользовался этой дорогой, когда особенно спешил, но обычно избегал ее из-за тесноты, сточных канав и бездомных собак. Он бросил взгляд на часы и поспешно вступил в темный переулок. Не прошел он и нескольких шагов, как дорогу ему загородил встречный велосипедист. Один не мог рассчитать, куда двинется другой, и оба стали одновременно шарахаться то вправо, то влево, словно делая неуклюжие выпады, и, наконец, колесо оказалось между ног у нашего приятеля, велосипедист выпал из седла, и оба растянулись в дорожной пыли. Нервы у нашего приятеля не выдержали, и он заорал: «Нельзя ли поосторожнее!» Велосипедист с трудом поднялся и крикнул: «Вы что, ослепли? Не видите, что впереди велосипед?» — «А где ваш фонарь?» — «А кто вы такой, чтобы меня допрашивать?» — И велосипедист, размахнувшись, ударил нашего приятеля по лицу, а тот, не помня себя, дал ему ногой в живот. Собралась толпа. Кто-то крикнул: «Он посмел напасть на нас в нашем же квартале! Надо проучить этих негодяев. Ты что думаешь, мы испугались?» Вопли и выкрики слились в оглушительный рев. Кто-то ударил нашего приятеля палкой, еще кто-то — кулаком; кто-то выхватил нож. Наш приятель почувствовал, что близок его конец. Внезапно ему все стало нипочем. Он как бы увидел происходящее со стороны. Нужно втолковать нападающим, какую идиотскую ошибку они допустили, приказать им, чтобы немедленно прекратили свару. Но голос ему не повиновался — со всех сторон на него напирали, он задыхался, каждый из хулиганов норовил насесть на него и вцепиться в какую-нибудь часть его тела. В глазах у него помутилось, он почувствовал себя очень легким. Он пролепетал кому-то на ухо: «Но дяде я ни за что, ни за что про это не расскажу. Никто меня не обвинит в том, что это я положил начало беспорядкам. Город необходимо спасти. Я не произнесу того слова, что вызовет хаос, так сказать — нажмет кнопку. Иначе всем конец — и мне и вам. Да из-за чего весь шум? Не существует ни вашей общины, ни моей. Все мы соотечественники. Я, и моя жена, и дети. Вы, и ваши жены, и дети. Не будем резать друг другу глотки, не
Но кнопку нажали. Через несколько часов о происшествии в переулке знал весь город. И его дядя, и другие дяди нажали-таки кнопку — с какими последствиями, о том здесь нет нужды рассказывать. Если бы наш приятель мог говорить, он солгал бы и спас бы город; но, к несчастью, эта спасительная ложь не была произнесена. На исходе следующего дня полиция нашла его труп в канаве, в том злосчастном переулке, и опознала по талону на керосин, хранившемуся во внутреннем кармане.
Подобна солнцу
(перевод М. Лорие)
«Правда — размышлял Шекхар, — подобна солнцу. Никто, мне кажется, не способен смотреть ей в лицо, не жмурясь и не моргая». Суть общения между людьми он усматривал в том, что они с утра до ночи подправляют правду так, чтобы она не колола глаза и не резала слух. Этот день он выделил из всех остальных. «Хотя бы один день в году мы должны говорить и выслушивать чистую правду, что бы ни случилось. Иначе вообще не стоит жить». Предстоящий день как будто сулил богатые возможности. Он никому не сказал про свой эксперимент. То было тайное решение, секретный договор между ним и вечностью.
Первым делом он испробовал свой метод на жене, когда она подала ему утренний завтрак. Он отставил тарелку с каким-то блюдом, которое она мнила своим кулинарным шедевром. Она спросила: «Что, не вкусно?» В другое время он ответил бы, щадя ее чувства: «Просто я сыт». Но сегодня сказал: «Да, не вкусно. Бурда какая-то». У жены исказилось лицо, а он подумал: «Ничего не поделаешь. Правда подобна солнцу». Второе испытание метода произошло в учительской, когда один из его коллег подошел к нему и сказал: «Вы слышали, скончался такой-то. Какая жалость, верно?» — «Нет», — ответил Шекхар. «Это был такой прекрасный человек…» — начал его собеседник, но Шекхар перебил его: «Ничего подобного. Я всегда считал его жалким эгоистом и ханжой».
На последнем часу, когда он вел урок географии в третьем классе «А», ему подали записку от директора: «Прошу вас перед уходом зайти ко мне». Шекхар подумал: «Скорей всего, речь пойдет об этих контрольных работах, чтоб им неладно было». Сто работ, сплошные ученические каракули; он уже недели две откладывал их проверку, все время чувствуя, что этот меч висит у него над головой.
Прозвенел звонок, и мальчики бросились вон из класса.
Перед дверью директорского кабинета Шекхар задержался на минуту, чтобы застегнуть куртку; на этот счет у директора тоже были строгие правила.
Войдя, он вежливо произнес:
— Добрый вечер, сэр.
Директор поднял голову, поглядел на него очень дружелюбно и спросил:
— Вы сегодня вечером свободны?
Шекхар ответил:
— Я только обещал детям, что выйду с ними прогуляться.
— Ну сходите в другой раз. А сейчас приглашаю вас к себе.
— О, спасибо, сэр, конечно… — И добавил робко: — Какой-нибудь особый случай, сэр?
— Вот именно, — ответил директор с улыбкой. — Вы ведь знаете о моем пристрастии к музыке?
— Да, сэр, конечно.
— Я уже давно занимаюсь, и с учителем, и один, и теперь хочу, чтобы вы меня послушали. Я пригласил аккомпаниаторов, барабанщика и скрипача. Это будет мой первый настоящий концерт, и мне нужно ваше мнение. Я знаю, что могу на него положиться.
Шекхар славился как знаток музыки. В своем городе он был одним из самых авторитетных музыкальных критиков. Но что его музыкальность обернется для него таким испытанием — этого он не ожидал…
— Я вас, кажется, удивил? — спросил директор. — А ведь я втайне от всех истратил на это целое состояние. — Они уже шли по улице. — Бог не дал мне детей, так уж пусть не лишит меня такого утешения, как музыка, — сказал директор высокопарно. Всю дорогу он не умолкая говорил о музыке: как он в один прекрасный день начал заниматься просто от скуки, как учитель сначала смеялся над ним, а позже вселил в него надежду и что самое заветное его желание — отдаться музыке до полного самозабвения.