Избранное

Махфуз Нагиб

101.

Опомнившись, Арафа кинулся на ударившего его человека и стал колотить его. Тот закричал, и Арафа застыл, растерявшись, — он узнал голос Ханаша.

Вместе они выбрались из ямы, и Ханаш объяснил:

— Тебя так долго не было, что я решил спуститься сам разведать, как дела.

Тяжело дыша, Арафа ответил:

— Ты, как всегда, совершил ошибку. Но ничего, пойдем скорее отсюда!

Они вернулись на улицу, еще погруженную в сон. Увидев мужа, Аватыф воскликнула:

— О господи! Почему у тебя кровь на руке и на шее?! Умойся!

Арафа вздрогнул,

но ничего не сказал. Собрался пойти умыться и неожиданно упал, потеряв сознание. Аватыф и Ханаш с трудом привели его в чувство, усадили на тахту и сами сели рядом. Арафа чувствовал, что уснуть он не сможет, сон для него сейчас еще более недостижим, чем Габалауи. Он был не в силах в одиночку нести бремя своей тайны и рассказал Xанашу и Аватыф все, что случилось этой злосчастной ночью. Кончив рассказ, он увидел, что две пары глаз смотрят на него с ужасом и отчаянием.

— Я с самого начала была против этого плана, прошептала Аватыф.

Ханаш, которому хотелось смягчить ужасное впечатление от услышанного, заметил:

— Это нечаянное преступление.

— Но оно отвратительней всех преступлений Сантури и других футувв, продолжал казнить себя Арафа.

— Вряд ли на тебя падет подозрение, — успокоил его Ханаш.

— Но я убил ни в чем не повинного старика! Быть может, того самого слугу, которого Габалауи посылал к Касему! После горького молчания Аватыф предложила:

— Не лучше ли нам лечь спать?

— Ложись, — молвил Арафа, — мне сегодня не уснуть. Все снова погрузились в печальные размышления. На этот раз молчание нарушил Ханаш.

— Так ты не видел Габалауи? И даже не слышал его голоса?

— Нет, — грустно покачал головой Арафа.

— Но ведь ты разглядел в темноте его кровать!

— Так же ясно, как мы видим отсюда Большой дом.

— Я-то думал, что ты задержался, беседуя с ним!

— Находясь снаружи, легко вообразить себе все что угодно!

Аватыф, встревоженная лихорадочно возбужденным видом Арафы, уговорила его прилечь. Но он отказался, зная, что сон к нему не придет, хотя его и вправду лихорадило, голова была горячей и мысли путались.

— Жаль, — не мог сдержать своего огорчения Ханаш, — ты был в двух шагах от завещания и не заглянул в него. Лицо Арафы исказилось от боли.

— Увы, все наши труды пропали даром, — не унимался Ханаш.

Арафа упрямо вскинул голову, в тоне его прозвучала решимость:

— Во всяком случае, одно я понял твердо: мы должны рассчитывать только на волшебство, которым владеем! Разве ты не знаешь, что я решился на это безумие, побуждаемый мыслью, которая раньше никому не приходила в голову?!

Арафа пришел в еще большее возбуждение, выдававшее его душевные терзания.

— Мы скоро доведем до конца опыт с бутылкой, вот увидишь! — воскликнул он. И она очень поможет нам, если придется защищать свою жизнь!

— Лучше было бы, — вздохнул Ханаш, — если бы ты смог проникнуть в Большой дом и повидать его хозяина с помощью одного лишь волшебства, не прибегая к рискованным затеям.

— Возможности волшебства безграничны. Сегодня я владею всего–навсего несколькими рецептами

да изготовляю бутылку, которая будет служить и для защиты, и для нападения. Но мы не можем себе даже вообразить все, на что способно волшебство.

Молчавшая до сих пор Аватыф произнесла с досадой:

— Не следовало и пытаться проникнуть в Большой дом. Дед наш живет в одном мире, а мы совсем в другом. Если бы тебе и удалось поговорить с ним, пользы от этого разговора не было бы никакой. Наверное, дед наш давно позабыл и про имение, и про футувв, он и думать не думает о своих внуках и об улице, на которой они живут.

Без видимой причины Арафа вдруг вспылил, но он был в таком состоянии, что от него можно было всего ожидать.

— На нашей улице, — гневно сказал он, — живут одни гордецы да невежды. Что они знают?! Ничего. Слушают россказни поэтов, а сами пальцем о палец не ударят. Считают улицу свою центром мироздания. А на самом деле она пристанище жуликов и нищих. Вначале же, пока не явился наш дед, на ее месте вообще была пустыня, где обитали лишь насекомые.

Ханаш недовольно поморщился от этих слов, а Аватыф, смочив тряпку, хотела приложить ее ко лбу Арафы. Но он отстранил ее руку и продолжал с жаром:

— Я владею тем, чем не владеет никто, даже сам Габалауи. Волшебство даст нашей улице больше, нежели Габаль, Рифаа и Касем вместе.

— Хоть бы ты уснул! — взмолилась Аватыф.

— Я не усну, пока не утихнет пожар, пылающий в моей душе!

— Скоро утро, — напомнил Ханаш.

— Утро не наступит до тех пор, пока сила волшебства не избавит улицу от футувв, не очистит души от ифритов и не принесет всем жителям довольство, которого не могут дать никакие доходы от имения. Тогда–то и наступит счастливая жизнь, о которой мечтал Адхам.

Он глубоко вздохнул и в изнеможении прислонил голову к стене. Аватыф надеялась, что теперь–то он наконец заснет.

Вдруг тишину нарушил ужасный крик. За ним последовали еще крики и громкий плач. Арафа, перепуганный, вскочил на ноги.

— Нашли труп слуги! У Аватыф от страха пересохло в горле.

— Откуда ты знаешь, что кричат в Большом доме? — спросила она.

Не ответив, Арафа выбежал на улицу, Аватыф и Ханаш кинулись за ним. У выхода из подвала они остановились, глядя в сторону Большого дома. Ночные сумерки уже почти рассеялись, уступая место утреннему свету. Во всех домах пооткрывались окна, повысовывались головы. Все как один смотрели в сторону Большого дома. Оттуда по направлению к Гамалийе сломя голову бежал какой–то человек.

— Что случилось? — спросил его Арафа, когда человек поравнялся с ним.

Не останавливаясь, тот крикнул:

— На все воля Аллаха! В преклонном возрасте скончался Габалауи!

102.

Все трое вернулись в подвал. Ноги не держали Арафу, и он повалился на тахту.

— Человек, которого я убил, был жалкий черный слуга. Он спал в заповедной комнате.

Никто ему не ответил. Ханаш и Аватыф смотрели в пол, избегая встречаться глазами с безумным взглядом Арафы.

— Вы мне не верите! Клянусь, я не приближался к кровати деда!