Избранное
Шрифт:
Глагол настоящего времени в последнем предложении теперь надо сменить на глагол прошедшего.
Поэт шел…
Он умер внезапно. И не от старости — ему не исполнилось и пятидесяти, а от старых ран, как сказал другой поэт. Умер, так и не утолив жажду «все успеть до срока», но сполна оплатив добром добро.
1973
О ЮРИИ ГОНЧАРОВЕ
Уж так повелось, что имя художника, музыканта, ученого — любого человека, добро живущего или жившего на земле, навсегда связывается с местом его рождения, его интересов, забот и долгих трудов. Родные места, как правило, остаются на полотнах, на страницах книг, в музыке.
Писатель Юрий Гончаров родился и живет в Воронеже — городе, глубоко вошедшем в его судьбу, в его писательскую
Юрий Гончаров принадлежит к поколению тех юношей, которые в трагическом сорок первом с выпускных школьных вечеров уходили на фронты Великой Отечественной, на сооружение заградительных линий перед нашествием фашистских полчищ, на уборку урожая, к заиндевелым станкам эвакуированных на Урал военных заводов.
И так уж устроено сердце художника — все пережитое, все выстраданное и осмысленное оборачивается произведениями искусства и литературы, не оставляющими читателя и зрителя равнодушными.
Юрий Гончаров пришел в литературу не развлекать читателя. Его книги — не чтиво на сон грядущий.
Что это так — легко убедиться, читая любую вещь писателя.
Вот повесть «Сто холодных ночей»… Она переносит нас в далекую и еще такую близкую военную пору. Она сразу захватывает, берет за сердце. Герой ее Леня Гаврилов — чистейший и честнейший юноша — один из поколения ребят 1923 года рождения, которых теперь можно пересчитать по пальцам, — так мало их пришло с войны… Леня тоже рвется на фронт, но из-за болезни глаз его не берут в армию. Ему выпадает на долю эвакуироваться с больным отцом и матерью из родного Воронежа, к которому подкатываются немецкие войска. Ему выпадает на долю житье в эвакуации, в далеком холодном и голодном уральском городке; ему до призыва, наконец-таки, в армию суждено пережить смерть отца…
Обо всем этом он рассказывает сам. Рассказывает с волнующей искренностью, с подкупающей достоверностью каждой детали. Прочитав повесть, читатель, особенно молодой, думается, яснее и глубже поймет — почему добровольно уходили на фронты Великой Отечественной ребята того поколения, почему они вышли победителями в страшной войне.
Прочитайте страницы о лекции преподавателя Г. И. Куликова.
«…сейчас откроется дверь, войдет Григорий Иванович.
Его предмет — древняя русская литература. «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Плач о разорении рязанской земли»…
«Слово» было у нас и в школе. От него осталось впечатление томительной скуки, чего-то малопонятного, безнадежно архаичного, ничем и никак не затрагивающего. Текст ломал нам язык, он звучал тарабарщиной, его надо было переводить, как иностранный, чтобы уразуметь смысл. Потом эта манера преподавания нашей Щуки: «Найдите, какие эпитеты выбрал автор для характеристики решимости князя Игоря победить половцев… Какие выражения свидетельствуют о верности и любви Ярославны к своему мужу? Какие мысли выразил автор в том месте, где он говорит…»
Но здесь с нами Григорий Иванович. И все — как впервые, как узнаваемое заново.
…Теперь я захвачен чудом, наглядным, таинственным чудом, производимым словом. Давнее, отшумевшее, рассыпавшееся прахом, сгинувшее без следа, оставшееся только в слове, самом невещественном из материалов, оказывается, не подвластно времени. И через восемь веков живет оно во всей своей яви, во всей своей зримости, во всей силе страстей, борений, горестей и бед. Нет, не ушла эта жизнь напрочь, не покинула потомков навсегда, — сквозь толщу времени, сквозь пласты столетий тянется связь!
Она даже в том — и это как-то по-особому меня волнует, — что именно на Воронеже, не в городе, его тогда еще не было, а на реке, на ее лесистых берегах, мне знакомых, встретились рязанские князья и послы надвинувшейся из Азии татарской рати, пришедшие объявить рязанцам, чтоб они покорились и платили дань, иначе они будут погублены огнем и мечом, а все их
Это было на моей реке, и это предстает мне так зримо, как будто я был всему этому свидетель… Представляю, каким огнем зажглись их глаза (русичей-предков. — М. Ш.), сколь велико было их гордое негодование на дерзость неведомых пришельцев… все человеческое и тогда уже было с ними, все чувства, понятия: они знали, что такое честь, родина, долг перед нею, слава и бесславие, позор в глазах потомков. И — ах! как же великолепно, как мужественно и как гордо ответили они татарам! «Лучше головы своим сложим, нежели срам земле своей понесем. Все ваше будет — только когда нас не станет!»
За дверью осторожное, нащупывающее постукивание палки, раз-другой она ударяется в дверь; входит Григорий Иванович Куликов…»
Хочется возвращаться и возвращаться к лекции Куликова! Ее невозможно читать без волнения.
Сначала перед вами — просто обыкновенный слепой человек. Несколько абзацев — и вы уже сидите в студенческой аудитории и вместе с Леней Гавриловым, вместе с его друзьями видите в Куликове «живую частицу тех древних времен», он уже не преподаватель, а древний певец во стане своих потомков, и его палка кажется посохом…
Усталый от вдохновения, «Григорий Иванович опускает голову. В аудитории тихо, и в здании тихо, и слышно, как где-то вдали катится протяжный, гремучий гул, гремят по рельсам спешащие на запад поезда.
Туда, где тоже — «токмо дым и пепел…»
Как и рассказчика, вас «совсем как боль пронизывает вдруг чувство родины — чувство сомкнувшегося времени и расстояния, чего-то огромного, и бесконечного и неохватно протянувшегося, но единого и нерасторжимого, что нельзя разорвать, разделить на части, что может существовать только единым целым и что есть моя подлинная родина, Россия, чье извечное и ушедшее было название волею самой жизни вновь воскрешено в языке…»
И когда в конце книги Леня Гаврилов лежит в окопе на Курской дуге перед надвигающимся на него немецким «тигром», вы вместе с Леней сжимаете в руках противотанковое ружье. Танк все ближе. Вот он постепенно открывается, становится доступным ружью. И вы выдыхаете:
«Пора!»
«Все ваше будет — только когда нас не будет!»
Захватить нашу землю можно, лишь уничтожив народ наш. Но народ не уничтожишь. Народ бессмертен.
Эта мысль живет в вас на протяжении всего чтения повести, укрепляется в сердце. Читаете ли вы сцены жизни в прифронтовом Воронеже или сцены эвакуации, сцену похорон отца или раздумья рассказчика, — все живо встает перед глазами, все современно.
«Дезертир» — смелая для своего времени повесть (написана в 1961 году). Не каждому писателю под силу взяться за тему дезертирства. Юрий Гончаров достигает здесь большого мастерства в раскрытии психологии человека, увернувшегося от исполнения своего долга. Вся повесть написана беспощадно точно, оставляет очень сильное впечатление. Особенно удачен в ней, так сказать, метод контраста: отъезд на войну людей, верных долгу, — и бегство Игната; добрые борозды на родной земле Мешкова, родича Игната, вернувшегося с войны, — и бесследное существование Игната; буйное обновление природы — и смерть в эту пору ненужного человека…
Дезертирство — уход в небытие — вот суть повести. Неумолимая суть.
Одно из лучших, на мой взгляд, произведений в нашей литературе о Великой Отечественной войне, — это повесть «Неудача» («Теперь — безымянные»).
К этой повести писатель шел через «Дезертира». Он знал, что ему предстоит, и как бы набирался силы на главную работу.
Повесть сделана по всем законам трагедии. У нас не много книг, в которых бы брались в основу повествования эпизоды собственного «разгрома». Чаще исследуются удачные сражения. Юрий Гончаров взялся за самое трудное — показать характер родного народа, его силу в поражении. Как чуткому и бесстрашному художнику, ото ему в высшей степени удалось.
Потрясает финал повести. Наступление, которое должно было освободить город, не состоялось, «…дивизия израсходована зря». Что случится, ясно было до его начала. А теперь — «произошла неудача, противник оказался сильнее…» И вот — «…предстояло доложить Ставке — потребности в новых людских пополнениях, боематериалах, транспортных средствах». То есть о том, что надо было мужественно требовать перед наступлением, временно отодвинув срок его.
«Битва… затихла — обессиленно, утомленно, на широкой дуге фронта, огибающей город, все молчало. И только из догорающего здания больницы по временам еще доносились одиночные хлопки выстрелов, короткое карканье пулемета, тревожа ночную тишину. Кто-то там был еще жив, еще воевал, отстреливался, не хотел сдаваться…»