Избранное
Шрифт:
— Отчего это лягушки расквакались… Наверно, к дождю.
А войско между тем погружалось все глубже и глубже, и Мику становилось все трудней и трудней сохранить равновесие. Он давно всплыл бы наверх, но на нем были новые башмаки с толстыми тяжелыми подошвами, они-то и удерживали Мика на дне.
Наконец они вышли на большую поляну. Слева чернело колесо старой мельницы, справа стоял дремучий камыш. Маленькое зеленое солнце отражалось в миллионах рыбьих глаз, направленных на Мика с надеждой и страхом.
Все смолкли. Слышно было только, как
Мик понял, что медлить нельзя ни секунды, и поднял на дыбы осетра.
— Аэу… о-о! (Артиллеристы, огонь!) — крикнул он громко.
Тысяча окуней подняла самопалы, и тысяча икринок ударила в щучью берлогу под колесом старой мельницы.
— Аваэооу-о-о-о! (Кавалерия, к бою готовьсь!)
Тысяча ершей дружно подняла иглы.
Какая-то корюшка с ужасом пискнула:
— Тссс… Идет!
— Как, уже? — спросил, озираясь, пескарь, и плавники его стали дыбом.
— Не лучше ли, братцы, нам окопаться? — прошипели лини…
— Вперед! — крикнул Мик и сам удивился силе своего голоса.
Ерши и осетры сомкнулись вокруг него.
Щука вылетела как молния и остановилась посреди поля. Мик еле удержал своего осетра.
Что это было за чудовище! Длинное, узкое, скользкое. Бока в пятнах. Хвост как сабля, плавники как ножи, а в огромной красной пасти белеют сто сорок зубов.
Дерзкие зеленые глаза чудовища сразу заметили Мика.
— Давно я не ела человечинки! — закричала щука пронзительным голосом.
— Гу-у-у… у-у угугу! (Люблю щучью уху!) — храбро ответил ей Мик.
И они кинулись друг на друга.
— Ура-а! — закричал Мик и с ужасом почувствовал, как запас воздуха уменьшился ровно наполовину. — Ура-а! Брюхо вверх!
— Как бы не так! — ответила щука.
Огромным хвостом она сбила с ног храбреца и прижала к земле. Жадная пасть широко раскрылась, и в ее мрачной глубине Мик увидел кольцо Асмодея, сверкавшее точно золотой зуб.
— Прощай, герой! — сказала щука насмешливо. Она хотела защелкнуть пасть вместе с Миком.
Но не тут-то было. Собрав последние силы, Мик поставил саблю поперек рта чудовища.
— Ура-а! — закричал он и одним прыжком очутился на спине щуки. — Сдавайся! Ура-а!
Лучше бы Мик дрался молча. Последний глоток воздуха вырвался изо рта и сверкающими пузырьками умчался наверх.
Мик успел заметить, как войско окружило щуку. Он замахал руками, чтобы удержаться под водой хоть секунду, хоть четверть секунды. Но могучая сила подняла его со дна реки и понесла все выше и выше к горячему солнцу, облакам и деревьям.
У Мика замелькали искры в глазах.
— Эх! Надо было молчать!..
— Что ты машешь руками? — спросил отец с удивлением. Он стоял возле Мика и с тревогой всматривался в разгоряченное лицо победителя.
— Я поймал ее. Я поймал ее, — забормотал Мик торопливо и вдруг осекся.
Обеими руками отец держал огромную пеструю щуку, ту самую, с которой Мик только что дрался на дне, возле мельницы.
Мик сразу узнал ее по зеленым
— Как, кольцо? — закричал Мик.
— Да, — ответил отец, — так узнают возраст рыб. Давным-давно ее отметил какой-нибудь рыболов. Видишь, цифры: тысяча восемьсот сорок один, — значит, этой щуке почти сто лет.
Он вынул маленькое золотое кольцо и передал сыну, Мик засмеялся. Только он один на всем свете знал историю и волшебную силу кольца Асмодея.
Он поднял удочку и пошел вслед за отцом, любуясь щукой и шепча про себя:
— Я знаю… Я хочу… теперь я все могу сделать.
И он был прав. Если человек захочет, — все непременно сбудется, даже сказка.
1938
Госпожа Слива
Каждый, кто побывал хоть раз в северной части порта Модзи, вероятно, помнит черную пирамиду братьев Цуда. Эту угрюмую гору видно с моря задолго до того, как подойдет лоцманский катер. Ее вершина, сложенная из кусков лучшего сахалинского угля, поднимается над цинковыми волнами пакгаузов и всеми мачтами транзитного порта.
Здесь берут уголь. Семь узких асфальтовых дорожек разбегаются к причалам, образуя подобие звезды, в центре которой, обдуваемая ветрами, высится черная вершина. Говорят, что в 1929 году гору клевало несколько дерриков и круглые сутки на всех семи дорожках слышался хруст угля под ногами грузчиков. Возможно, это так, хотя трудно поверить рассказам, когда видишь метелки веселого щавеля и одуванчики в щелях асфальта.
Во всяком случае, в августе 1934 года работала только одна линия. Ее обслуживали девять японок — девять старух грузчиц, похожих друг на друга, как куски угля, которые лежали у них за плечами в широких деревянных ящиках.
Раскрыв черные рты и вытянув шеи, старухи брели от угольной горы к бункерным ямам. И все время, от рассвета до темноты, эту молчаливую процессию сопровождали два унылых, бесконечно однообразных звука: тьюрр-гха… тьюрр-гха — скрип угля и короткое дыхание, вылетавшее из разинутых ртов.
В сентябре одна из угольщиц оступилась на сходнях и больше не встала. Старуха казалась рослее других, но когда покойницу подняли, чтобы отвезти в морг, тело ее высушенное работой и солнцем, оказалось много легче ящика с углем.
Речь идет о госпоже Сливе, крестьянской дочери из префектуры Ниогата. Но тот, кто хочет найти в этой краткой истории описание замечательной жизни, высоких страстей или событий исключительной важности, ошибется заранее. Ни подвигов, ни преступлений Умэко не совершала. В ее тридцатилетней жизни не нашли места и такие важные для женщины события, как материнство и любовь, хотя она отнюдь не чуждалась ни того, ни другого.