Избранное

Пискарев Геннадий

Витя Пухов читает свои оды, почему-то как симфонии у Шостаковича, значащиеся под номерами.

– Ода номер тридцать один, – объявляет автор и начинает декламировать что-то высокопарное.

– Херня, – слышится оценка из зала, где в углу насупившись, сидит, небезызвестный у нас поэт-деревенщик Валя Матюхин. Такой же односложной нелицеприятной критике Валя подвергает и другие творения Пухова. Достается от него и обнинцам. Встав со стула Матюхин начинает тут же провозглашать свой взгляд на технический прогресс, представителями которого, ясное дело, являлись обнинские сочинители:

И верю: я от злости черной Когда-нибудь мир

перебесится. Тогда в общественной уборной Последний атомщик повесится.

Обнинцы в долгу не остаются. Джон Лебедев искрометно отвечает, изображая кондового Валю:

Пирогом с грибами Я заправлю рот. Родина ли с нами? Или бутерброд? Береза у бани Как жена, стоит. На суку на крайнем Атомщик висит.

Между прочим, когда, спустя несколько лет я работал в райгазете, встретил пьяного Матюхина в городе Медыни, спросил, чем он занимается? Валя важно ответил:

– Хожу по земле.

Да, оригиналов тогда хватало. Тот же Витя Пухов, возвращаясь поздно ночью шибко навеселе домой, присел в закоулочке на ступеньках избушки отдохнуть. И заснул. Растормошили его какие-то ухари, предложив: «Мужик, опохмелиться хочешь?» – «Хочу», – продирая глаза, признался Витя. «Тогда помоги ящики таскать». Витя согласился. Ящики таскали из избушки, которая оказалась торговой палаткой. За этим занятием и «накрыли» милиционеры воришек и ничего не понимающего спьяна Виктора Пухова, кстати, работника молодежной областной газеты «Молодой ленинец». Каково же было удивленье стражей порядка, распознавших в воровской шайке знакомого журналиста. К чести его подельников, они заявили, что Пухова не знают, разбудили его сидящего без памяти на крылечке и сунули в руки ящик. Витю отпустили с миром. Говорят, после этого случая с выпивками Виктор завязал напрочь. Не в пример нам, оболтусам.

Как то гуляли мы на свадьбе у своего друга Сережи Проскурина в поселке Шемякино. Выпили крепко, до Обнинска ночью добирались бог знает как, ориентируясь на освещаемую восьмидесятиметровую вышку Института физики земли. Отставший от ватаги Володя Сазонов рассказывал потом: «Иду я и не пойму, отчего так, то вышка слева, то вышка справа?» Каким-то образом Володя оказался в сельском клубе одной из здешних деревень. Спьяна перепутал его с общественным туалетом в Обнинске: «Кругом все каменное и свет горит». И справил посреди зала малую нужду. В себя пришел в кутузке, куда были, между прочим, чуть ранее доставлены и мы, но по другой причине.

Бредя в сторону города, вышли мы на железнодорожное полотно. Глядь – электричка. Встали плотно на путях, подняли руки, так сказать «голосуем». Машинист, видимо полагал, что впереди разобраны рельсы, нервно, резко затормозил, выскочил к нам: «В чем дело, ребята?» – «Слушай, друг, подвези до Обнинска», – по-свойски попросили мы. Матерясь, машинист бросился к поезду, тронул его с места, а мы, на малом пока ходу состава все равно забрались в один из вагонов. В те годы двери электричек не закрывались автоматически и просто распахивались от легкого толчка в них. Блаженно растянулись на сиденьях, не подозревая, что по рации машинист вызвал милицию, которая и сняла нас в Обнинске тепленькими.

Да уж, погуляли и почудили мы в ту пору! Но родная милиция, не нынешняя озверелая полиция, многое нам прощала, гуманно воспитывая.

Из нас, балбесов, во многих случаях талантливых олухов, вырастали постепенно неплохие люди «Выколашивались», как говорила моя мать.

А таланты действительно били фонтаном со всех сторон. Стоит

перед глазами озорник, весельчак Миша Мамонов, образование четыре класса, а стихи пишет – заслушаешься:

Солнце огненным языком Вновь слизнуло снега с полей. Вдоль деревни ползет ужом Выдыхающийся ручей. Тополь нежной своей рукой Тронул ржавые провода. Ну, а вечером сам не свой Все бредешь куда-то. Куда?

Как-то я оказался в гостях у Мишки. На столе сразу же появилась бутылка, закуска, мать Мишкина, предвидя, чем это может кончиться, заворчала. «Мама, друг же пришел, вот уйдет, – улещает сын мамашу, – тихо все будет», – заканчивает речь всплывшими экспромтными стихами:

Я водке предпочту чаи Вари-ка, мать, побольше мне варенья. И будем вместе проводить мы дни На лоне счастья и забвенья.

Мать крутит пальцем у виска, говорит, обращаясь ко мне: «Женить его надо, вон и наши бабы об этом толкуют».

Через некоторое время, при встрече, Мишка читает мне об этих «толках» стишки:

Трепали бабы у колодца Матери моей: – Татьяна, Мишка-то сопьется, Жени его скорей.

Не помню, как продолжалась эта история в стихах, но в прозе она выглядела примерно так: Мишка подслушал эти разговоры и подумал: «Зря стараетесь, бабы (а бабы уже перечисляли тетке Тане потенциальных невест), невеста-то у меня давно уже есть». И кто бы вы думали? – Муза.

Смех и грех. Однако пела же и продолжает петь вся страна и лучшие столичные исполнители песню Шаинского на слова полуграмотного рубщика мяса, Мишкиного друга «Травы, травы, травы от росы серебряной согнутся».

О, город Обнинск! Город бесшабашной вольной лучезарной юности. Много, очень много рассказывал вроде бы о нем и его обитателях в первых книгах своих, а начнешь обращаться иногда памятью к тому времени и опять фейерверком всплывают картины былого, перед глазами встают, словно живые, люди, пусть не так уж сильно знаменитые, как скажем, редактор нашей газеты Михаил Лохвицкий – родственник Ираклия Андронникова или ответственный секретарь Эрнст Сафонов, впоследствии руководитель Рязанского отделения писателей и главный редактор еженедельной «Литературной России», но все равно прелюбопытнейшие, преинтереснейшие особы.

Иван Иванович видный, авторитетный ученый-физик. Вокруг него всегда молодежь. Дом его полон гостей. Иван Иванович что-то вещает интересное, вальяжно расположившись на мягком кресле, а жена его Марья Ивановна, крупная, крестьянского вида женщина, работающая…уборщицей в институте, в котором занимает высокую должность ее барствующий, не умеющий забить гвоздя в стену муж, крутится по хозяйству, ремонтирует проводку, сломанную табуретку – словом крутит отверткой и стучит молоточком.

Володя Мельянцев, ездящий ежедневно на велосипеде в институт, который расположен в лесочке от города за семь километров, по окончании работы идет к задней стене административного здания, где стоит его транспортное средство. Вдруг прямо на него, обычного слесаря, выруливает на «Волге» последней модели его непосредственный начальник Юрий Цисляк, распахивает дверцу машины.