Избранное
Шрифт:
Когда юноша несколько минут спустя открыл двери ярко освещенной и шумной террасы, он уже мало напоминал того, кто только что стоял в осеннем саду. Юноша сам понял это по удивленным взглядам, какими встретили его собравшиеся за столом.
Прежде всего бросилось ему в глаза, что за празднично накрытым столом нет того, ради кого здесь собралось столько гостей. Это несколько успокоило — Алик, значит, уже знает, почему никто из товарищей не пришел к нему на день рождения, и, видимо, так пришиблен, что не смеет гостям на глаза показаться. А может, Алик заметил его в окно и заблаговременно вышел из-за стола. Если так, он заставит Алика выйти сюда и в присутствии всех гостей сообщит решение десятого «В»!
— Здесь живет Александр Сивер? — по-особому
— Борька!!
Голос, донесшийся со второго этажа, ничем не выдавал человека, чувствующего за собой какую-нибудь вину. Наоборот, голос Алика звучал теперь, кажется, звонче и воодушевленней, чем всегда.
— Почему так поздно? И почему один? Где остальные? Уже восьмой час! — И прежде, чем вошедший успел придать своему лицу необходимое при чтении приговора выражение суровой строгости, Алик схватил его за руку и представил гостям: — Комсорг нашего класса, мой самый близкий друг Борис Логунов.
— Тоже студент?
У Бориса Логунова не было ни малейшего желания пуститься тут с кем-нибудь в посторонний разговор. Он прибыл сюда из города только ради одного — сообщить Алику решение — и все! Если Алик согласится выйти с ним во двор, Борис ему сообщит приговор с глазу на глаз, в противном случае скажет все здесь, в присутствии гостей. Это, однако, не значит, что он не ответит отцу Алика. Но прежде чем ответить, хочется выяснить, что означает «тоже», которое полковник произнес как-то протяжно, превратив двусложное слово в трехсложное — «то-о-же», будто желая этим сказать: «Чем вы, собственно, отличаетесь от моего? Со школьной скамьи и тоже сразу в институт…» А может, хотел оправдаться перед гостями, — пусть не думают, что Алик своим поступлением в институт обязан его, Веньямина Захарьевича, вмешательству. Вместе с тем «То-о-же студент?» могло означать: «Неправда, будто полковник перед каждым экзаменом ставил в известность экзаменаторов, что абитуриент Александр Сивер его сын». Но Борис, как и многие другие из десятого «В», был уверен, что при таком большом конкурсе Алик без помощи отца не поступил бы в институт, и поэтому ответил, тоже подчеркивая каждое слово:
— Нет, товарищ полковник, не студент, а рабочий…
— Вот как! Гм, гм… Народник, значит, — полковник странным взглядом скользнул по будничной одежде Бориса.
Возможно, что некоторые здесь в самом деле усмотрели в простом будничном наряде, в котором Борис явился к Алику на торжество, желание каким-то новым способом выделиться среди окружающих, как выделяются здесь за столом некоторые молодые люди своими длинными, давно не стриженными чупринами, не по сезону светлыми костюмами и яркими, пестрыми галстуками. Вся разница между ним и ими, значит, заключается только в том, что их называют «стилягами», а для него, для Бориса, отец Алика подобрал кличку «народник».
Смех, вызванный у сидящих за столом молодых людей словом «народник», грозил превратить предстоящий разговор с Аликом в шутку, и Борис стал строже следить за собой, чтобы ни на мгновение не утратить решимости, с которой вошел сюда.
— Простите, товарищ полковник, — сказал Борис сдержанно, — я вас не понял.
— Алик, а ну, объясни твоему товарищу, что такое народник!
— Простите, товарищ полковник, — повторил Борис с той же сдержанностью и не узнал собственного голоса, — мне хочется, чтобы вы объяснили.
И в доказательство того, что от своего не отступит, Логунов сел на предложенный ему сестрой Алика стул.
По тому, как сидевшие за столом — преимущественно научные работники, военные — отодвинули наполненные рюмки и фужеры, отложили в сторону вилки и ножи и многозначительно переглянулись, можно было заключить, что они выделяют пришедшего паренька среди остальных присутствующих здесь молодых людей. Во взгляде его светлых глаз, в едва уловимой улыбке, скользнувшей раз-другой по крепко
Тот самый «кто-то», кого Алик ждал сегодня весь вечер, был не только Борис Логунов. Какой ни вздорной казалась мысль, что почта не успела доставить посланные приглашения, Алик еще несколько минут назад готов был допустить и такое. Но теперь, когда пришел Борис, было глупо верить в это. Значит, не пришли умышленно, нарочно! Нарочно! Теперь понятно! После того как Борис так гордо ответил его отцу: «Не студент, а рабочий», — Алику стало ясно — единственная причина того, что никто из десятого «В» не явился на его день рождения, конечно, зависть. Да, зависть! Завидуют, что ему без медали и без производственного стажа удалось поступить в институт. Но почему они раньше молчали? Он, кажется, из своего поступления в институт не делал секрета. Все знали об этом еще месяц тому назад. Почему тогда ничего не ставили ему в укор? Наоборот, даже поздравляли. Что же вдруг стряслось? Почему Борис так переменился к нему — пришел и даже не поздоровался… Решил омрачить его торжество? Как это мелко!..
Борису было совершенно безразлично, о чем задумался, стоя у окна, его бывший товарищ Алик Сивер, а занимало лишь одно — что ему ответит Веньямин Захарьевич Сивер.
Но Веньямин Захарьевич, по всему было видно, не слишком спешил с ответом, и никто за столом не истолковал его молчание как средство выиграть время, чтобы найти подходящий ответ. Молчание Веньямина Захарьевича было скорее вызвано тем, что он пока еще никак не мог постигнуть, чем сумел этот паренек так сильно привлечь к себе общее внимание, общее, не исключая и его, Веньямина Захарьевича. Не впервые, кажется, видит он Бориса у себя в доме, но никогда к нему не присматривался, никогда так внимательно не разглядывал его, как теперь.
II
То же самое, собственно, мог сказать про себя и Борис Логунов. Он тоже никогда еще так внимательно не приглядывался к этому немного тучному человеку лет пятидесяти с лишним в светло-зеленом кителе с блестящими медными пуговицами и золочеными погонами. Ему просто ни разу не довелось так близко видеть Веньямина Захарьевича. За все годы, что он дружил с Аликом, ему всего несколько раз пришлось быть у них в доме, и большей частью это случалось, когда высокая темно-коричневая дверь кабинета Веньямина Захарьевича была плотно прикрыта. Бронислава Сауловна следила, чтобы как можно меньше ходили, как можно тише говорили, и Борис в эти часы чувствовал себя здесь лишним, как и лучи солнца, еле пробивавшиеся сквозь тяжело свисавшие шторы.
Уже после третьего или четвертого посещения у него появилось чувство, что в этом доме не очень рады его приходу. Возможно, Алику пришлось уже выслушать не один упрек в том, что он дружит с Борисом, причем Алику, «вероятно, не раз напомнили — он не вправе забывать, кто ею отец; что Веньямин Захарьевич не просто полковник, как многие другие, а относится к той категории людей, которые живут в домах «люкс», имеют собственные дачи, персональные машины и которым не пристало сидеть в Большом театре дальше третьего-четвертого ряда партера.