Избранное

Гордон Самуил Вульфович

— В жизни все проходит.

— Нет, не все, — перебила его Найла и, незаметно для себя, снова перешла с ним на «вы». — Я вас понимаю. Хотите сказать, что мой муж не исключение, что вообще редко встречается мужчина, кто всю жизнь верен жене, а жена верна ему, и что все это знают, но закрывают глаза. Может быть, это и на самом деле так. Мне не приходилось над этим задумываться. Во мне пылал пожар, гнев женщины, у которой отняли величайшую радость в жизни — быть матерью. В то время как радости быть отцом он себя не лишил!.. Не знаю, может быть, мне не следовало ездить туда. Но на конверте его рукой был написан адрес, и я ничего не могла с собой поделать.

И снова, незаметно для себя, перешла с Симоном на «ты».

— К

чему я тебе так подробно все рассказываю? Потому что без этого ты можешь не так понять все, что случилось между мной и тобой… Неважно, как и каким образом я встретилась с ними, с матерью и с их дочерью. Я, понятно, выдала себя не за родственницу моего мужа или близкую знакомую, а за женщину, которая работает с ним в одном учреждении. Проведав, что я собираюсь ехать сюда в командировку, он просил передать им от него живой привет. Любви между Олиной матерью и моим мужем не было. Они встретились случайно лет девять назад, когда он был в командировке. Она работала тогда в гостинице, где остановился мой муж. Амет не клялся ей в любви, когда однажды вечером она задержалась у него в номере. Она знала, что у него жена и что у нас нет детей.

Почему? Ни она о том не спрашивала, ни он того не говорил. Но когда Амет узнал, что она забеременела, то не возражал против ребенка. И фамилию решил дать ребенку свою. Но жена не должна об этом знать, для нее все должно оставаться тайной. Она заверила его, что я об этом никогда не узнаю. Но от меня, выдавшей себя за его сотрудницу, ей скрывать нечего, коль скоро я и так все знаю.

Луна скрылась. И в комнате на картинах погас желто-голубой свет горящих свечей.

— Нет, человек никогда не поймет, что с ним происходит, когда неистовствует в нем буря. Труднее всего понять самого себя. — Найла легла на подушку повыше, чтобы легче было дышать. — Теперь все, что происходило со мной в тот вечер, когда я вернулась оттуда домой, кажется мне диким. Меня охватило желание отплатить ему тем же. Мне было все равно с кем. Да, все равно. Я заранее купила два билета на последний сеанс в кино. Как только в кассе распродали все билеты, я пошла навстречу потоку людей, направлявшихся туда. Будь среди тех, кто спрашивал, нет ли у меня лишнего билета, ты, я, наверное, отдала бы его тебе. Нет. Тебе тоже нет. Я сама не знала, кого жду, кого ищу. Я только знала, что отдам билет мужчине и что не стану возражать, если потом пригласит меня к себе. И позволю ему, как слепая, увести себя за собой. А может быть… может быть, приглашу его к себе. Все могло тогда со мной приключиться. Буря, когда она неистовствует в тебе, не разбирается, она сметает и опрокидывает все на своем пути. Да хранит тебя бог от этого. У меня где-то завалялись те два билета. Я и не продала их, и в кино не пошла. Но желание отплатить тем же мужу меня не покидало. Оно преследовало меня, не отставало, донимало. Ты не первый, кому я послала почтовую открытку, прочтя в вечерней газете объявление о том, что ищут комнату. Ты и не единственный, к кому я сначала хорошенько приглядывалась, подойти ли мне к нему или нет. Но ты единственный, к кому я подошла и остановила уже в самых дверях. Вероятно, так было суждено. Или ты в это не веришь?

— Комсомолец не может в это верить.

— В молодости я тоже была комсомолкой, а все же верю. Прежде чем подойти, я сначала как следует к тебе присмотрелась. Почувствовала, мне самой трудно это понять, что если мне еще суждено стать матерью, то отцом моего ребенка будешь ты.

— Что? — От неожиданности Симон сел.

— Не пугайся. Тебе ничто не грозит. Молю тебя только об одном: если мне еще суждено счастье стать матерью, не открывай ребенку, кто его настоящий отец. Клянусь тебе, придет время, я сама ему все открою.

— Ну, а мужу?

— Мужу? — переспросила Найла, словно совсем забыла, что у нее есть муж.

— От него такое ведь не скроешь.

— Мне безразлично, как он все примет. Так или

иначе, я готова ко всему… Не думаю, что из-за этого он со мной разойдется. Я знаю его не первый день. Он меня страшно любит. Он со мной не разведется.

— А если…

— Я не нуждаюсь в его помощи, и я не боюсь.

— Но если он все же разведется с тобой?..

— Тогда ты женишься на мне, хочешь сказать? Дитя, — И она громко рассмеялась. — Мне тридцать шесть лет. Понимаешь? Тридцать седьмой год, а ты, можно сказать, по сути еще мальчишка, хотя уже и отец. Через два-три года, если не раньше, ты бы меня бросил.

— Я бы тебя не бросил. Я тебя люблю.

— Ну вот. Я ведь предупреждала, чтобы ты в меня не влюблялся. — Радуясь тому, что ее ожидает, Найла прижалась к нему и страстно поцеловала.

Недели три спустя, едва только Симон пришел с работы, — он не успел даже переодеться, — к нему постучала Найла.

Когда вошла, в комнате словно стало вдруг светлее. Впервые за все время, что живет здесь, видел он ее такой. Не знай он, сколько ей лет, то принял бы ее за женщину своего возраста, если не моложе. Ни морщинки на нежном матовом лице. Огромные черные глаза горят сегодня удивительным внутренним светом. В коричневом платье с узким серебристым пояском вокруг талии она казалась выше и стройнее. Найла не произнесла еще ни единого слова, а Симон уже понял, что она хочет сообщить что-то очень важное и что оно имеет отношение и к нему. Но она, видно, ждет, чтобы он сам догадался, откуда в ней эта легкость, с какой вошла сюда, эта сияющая счастьем улыбка, та перемена, которую она сама заметила в себе. Долго ждать, пока Симон догадается, Найле не пришлось.

— Чего ты стоишь? — Он подошел к ней, осторожно обнял, нежно поцеловал в теплые губы и посадил на мягкий диван с высокой спинкой.

— Сегодня счастливейший день в моей жизни. — Найла закрыла глаза, но не могла сдержать набежавших слез. — Тебе этого не понять… Только женщина, только женщина, такая, как я, способна понять…

— Миленькая, теперь тебе нужно очень беречься. Я не дам тебе больше убираться по дому. Я сам стану убирать, сам теперь все буду делать.

— А готовить ты умеешь? — И в блестящих глазах снова вспыхнула счастливая улыбка.

— Если нужно…

— Я вижу, у тебя ко всему талант. Но обо мне тебе не придется заботиться. Во всяком случае, пока еще ничего не видно.

— Ты, миленькая, ошибаешься. Очень даже видно.

— Неужели уже заметно? — Она подошла к настенному зеркалу.

— Ты меня не поняла. Я хотел сказать, что очень заметна перемена в тебе. Ты сразу стала намного моложе, стала совсем молодой и очень похорошела. Ты так расцвела… — он взял ее под руку и отвел назад к дивану. Присев возле нее, смущенно спросил: — А кого бы тебе хотелось?

— Мне все равно. — Она положила его голову к себе на колени и пальцами расчесывала его мягкие длинные волосы. — Мне только хочется, чтобы мой ребенок был похож на тебя. Ни о чем больше думать не хочу. Когда придет время, вызову сюда маму. Она живет в Бахчисарае.

— Где был Пушкин и написал про фонтан?

— Другого Бахчисарая нет. От мамы я ничего скрывать не стану. Она меня поймет. Она очень строгая, но добрая. Мне бы хотелось, чтобы ты ее увидел. Но к тому времени тебя тут уже не будет.

— Ну и что, если я и не буду жить у тебя? Разве я не смогу приходить? Или к тому времени уже вернется твой муж?

— Нет. Меньше года он там не пробудет. Но ты еще задолго до того уедешь отсюда. Ты не можешь и не должен жить со мной в одном городе. Пойми меня, Сеня, — она подняла его голову со своих колен. — Мне необходимо с тобой поговорить. О твоем будущем. Кроме того, что я старше, и намного старше, я еще и женщина, а женщина во всем разбирается лучше. Она самостоятельней.

Разговор, который завела с ним Найла, и тон ее, учителя с учеником, казался Симону до крайности странным. Но он не останавливал ее, не перебивал.