Избранное
Шрифт:
— Если все будет в порядке, в июне ты сможешь сдать экзамен за среднюю школу.
Мальчик только пожал плечами и вздохнул.
Отец снова погладил себя по носу, откашлялся и не сразу спросил:
— Скажи, ты уже думал о том, кем станешь?
Сын посмотрел на него и покачал головой.
— Никогда? — продолжал допытываться отец с плохо скрытым разочарованием.
— Никогда.
— Гм… — пробормотал отец, покачав головой, сказал себе под нос. — Странный парень… Скоро семнадцать стукнет, а его ничего не интересует… Странный парень…
Мальчик втянул голову в плечи и промолчал. Ему было неприятно, словно отец упрекал его за душевную черствость. С горечью он сознавал, что и в самом деле он странный, неудачник, который не только лишний на этом свете, но и приносит сплошные неприятности матери и отцу.
— А я-то думал!.. — вздохнул отец и посмотрел на небо.
— И что же
— Я говорю, что думал о том, кем быть, когда был в твоем возрасте, — сказал отец. Вытащил из кармана платок, развернул, взмахнул им, но сморкаться не стал. Убрал платок в карман, взялся за нос и задумался. Помолчав, он заговорил: — Видишь ли, я был единственным ребенком. Отец вполне мог послать меня учиться. Я просил его об этом, и другие тоже, только как об стенку горох. Он был упрямый и очень косный человек. Всегда повторял: «Крестьянин рожден быть крестьянином, а не господином!..» А я был уверен, что не гожусь в крестьяне. Крестьянская работа не приносила мне никакой радости. И, как мог, отбивался от нее. Ходил в пастухах почти до двадцати лет. Тогда в наших краях еще держали овец. Я пас своих и чужих; иногда стадо доходило до ста голов… Это позволяло мне оставаться под Вранеком от зари до зари, а иногда и на ночь. Я полеживал и читал, читал и рассматривал долину, размышляя о том, сколько рассказов можно написать о наших краях и о наших людях. И сколько я их написал!.. Я хотел сказать, сколько я их написал в мыслях, в голове! — поспешно добавил он. Помолчал и продолжал. — Я не говорю, что мне не хотелось написать их на самом деле… Чего скрывать! Да только как я мог писать? К этому у человека, как говорится, должно быть призвание… Он должен быть для этого рожден… Ты слушаешь?
— Слушаю, — кивнул мальчик.
Какое-то время отец прошел молча. Поглаживая себя по носу, о чем-то раздумывал, однако не решался заговорить. В конце концов откашлялся и начал:
— Видишь ли, я потому и говорю… человек размышляет о том о сем… иногда по-глупому… а что поделаешь… от мечты и от желаний не избавишься, если ты человек. Вот такие дела!..
Сын чувствовал — отец не сказал того, что намеревался сказать. И отец понял, что сын это почувствовал, потому поспешил продолжить:
— Так что я хотел сказать?.. Да. Я хотел сказать, что не просто читал. И учился тоже. Учитель дал мне словенскую грамматику Антона Янежича [92] . Я прочел ее от корки до корки, сделал кучу выписок. Я, так сказать, выучил ее наизусть… Да что там говорить, я только о том и мечтал, чтобы дать тягу из дома. Мечтал, но и трезво рассуждал. Грамматика — это, конечно, хорошо, да куда с ней денешься, с одной грамматикой… Вот я и решил выучиться играть на органе и устроиться куда-нибудь органистом и регентом церковного хора. И выучился. Самоучкой. Отец, понятно, не дал денег на покупку пианино, старого, разумеется. И я нанялся на работу. Как раз начали прокладывать дорогу через Доминов обрыв. Думал, отца удар хватит от стыда, что его сын работает на дороге. Надо сказать, тогда труд рабочего еще ценился меньше, чем сейчас; на Доминовом обрыве работали почти одни итальянцы да фриулийцы [93] … Ну, заработал я шестьдесят гульденов и купил старое пианино. Сам настроил, начал бренчать. Но это ему не нравилось. В один прекрасный день пришел я домой и увидел пианино под грушей. Отец выкинул его из дому, хорошо еще, что не порубил топором. Я не сказал ему ни слова. Затащил пианино в сарай, досками отгородил себе угол и продолжал бренчать. Вот такие дела!.. Бренчал и ждал, когда заберут в солдаты. Надеялся увидеть мир и чему-нибудь выучиться. Если кто из наших и радовался солдатчине, так это я. Да только меня не взяли, из-за расширения вен… Словом, с армией не вышло. А годы шли. Что поделаешь! Примирился с судьбой, стал крестьянствовать. Однако не долго. Стал письмоносцем, потом арендовал маленький трактир, открыл лавочку… да что там говорить, все перепробовал… Конечно, знаю, ничего я не достиг, но по крайней мере пытался достичь… пытался кем-то стать… Видишь ли, мне кажется, человек в молодости должен мечтать, даже если мечтает о невозможном, недостижимом… Ха, если я порой вспоминаю все свои мечты, мне становится стыдно… И все-таки это не плохо! — заключил он и махнул рукой.
92
Антон Янежич (1828–1869) — видный деятель словенской культуры, основатель и редактор нескольких литературных журналов; автор грамматики словенского языка.
93
Фриулийцы —
Мальчику многое было известно. Ему рассказывала мама, которая натерпелась из-за отцовских фантазий. Сам отец никогда не говорил с ним о своей жизни, да еще таким тоном. Он с интересом слушал его и при этом думал: все отцовские начинания были не бог весть какими серьезными и умными, и тем не менее отец казался ему значительнее. Зато становилось на сердце еще тяжелее, потому что сам он слепо подчинялся судьбе.
Они дошли до родника, бившего рядом с дорогой, всего в нескольких метрах от Сочи. Напились сладкой холодной воды и зашагали по равнине через Добравы. Отец шел молча, задумавшись. Мальчик чувствовал, что тот не высказал всего, что было на сердце. И действительно, немного погодя он погладил себя по носу, откашлялся и с явным смущением спросил полным некоторой таинственности голосом:
— Ты пишешь стихи?
Мальчик вздрогнул и покраснел, словно отец спросил, не влюблен ли он. И решительно ответил:
— Нет! Стихов я больше не пишу.
Отцу понравилось смущение сына. Он улыбнулся и успокоил его:
— А если бы и писал!.. Ничего страшного!.. Говорят, все гимназисты пишут. — Погладил себя по носу и добавил. — И не только гимназисты… даже простые крестьянские парни.
— Знаю, — прервал его мальчик. — Млинарев Цене пишет, а над ним все смеются.
— Смеются, — подтвердил отец. — Хотя прекрасно знают, что Цене — самый умный парень в деревне… Если б его отдали учиться, он, может, писал бы всерьез. Как знать… Правду сказать, и настоящих поэтов и писателей люди считают странными…
Несколько шагов они прошли молча, отец заговорил снова:
— Стихи… Ничего не скажу, я стихи с удовольствием читаю. Хотя больше люблю книги, я хочу сказать — повести, романы… книги, в которых говорится о человеке… о нашей жизни… — Погладил себя по носу и воскликнул: — Вот поэтому я и говорю: жаль, что в нашей долине нет ни одного писателя! Сюжетов, как говорится, на его долю хватит… Я уже сказал: у человека, как говорится, должно быть к этому призвание… Он должен родиться для этого…
— Я тоже с большей охотой читаю рассказы, чем стихи, — сказал мальчик, чтобы что-то сказать.
Отец задумался. Они дошли до развилки, от которой начиналась дорога в Полюбинь, и стали спускаться к Толминке. На мосту отец откашлялся, повернулся к сыну и почти робко, доверительно спросил:
— Ты помнишь те бумаги, которые мы с тобой в прошлом году нашли под балкой, когда чинили крышу?
— А, «Корабль без кормчего» [94] ,— сказал мальчик, он хорошо помнил, как вытянул из-за балки пачку пожелтевшей бумаги, исписанной почерком, показавшимся ему знакомым.
94
Название повести, написанной отцом писателя.
— Ага, — кивнул отец, — «Корабль без кормчего», такое было название… Видишь ли, это я написал… Когда?.. Да почти тридцать лет назад… Если бы про это узнали, надо мной смеялись бы, как смеются над Млинаревым Цене…
— Поэтому ты спрятал их под крышей? — спросил мальчик.
— Пожалуй…
— А почему ты вырвал их у меня из рук и бросил в печку?
— Почему?.. Кто его знает?.. Впрочем, я рассказал тебе об этом только для того, чтобы ты знал, — сказал отец и быстрее зашагал по мосту.
У мальчика было горько на сердце, как будто отец признался в проступке, умалявшем его достоинство отца, достоинство серьезного и умного человека. Он почувствовал сожаление и одновременно какое-то иное уважение, большее, чем то, которое испытывал к нему прежде. Он наблюдал за ним, смотрел, как тот шел, как говорил, помогая себе руками, как выбирал, а потом взвешивал слова, как заказал две тарелки супа и две булки, как ел и как вытирал усы. Раньше отец был просто близким, таким домашним и таким понятным, а сейчас вроде бы отдалился, и сын тайком взглядывал на него или смотрел не отрываясь, словно никогда прежде не видел… Отец стал другим. Раньше отец был только отцом, сейчас это был не только отец, а человек со своей жизнью. И что же это за человек, его отец? Хороший человек. А какой была его жизнь? Трудной и богатой событиями. И вдруг он почувствовал, что любит отца так, как никогда прежде. И не только любит. Гордится им… Решительной поступью шагал он с отцом к школе. И когда на ступеньках тот еще раз напомнил, чтобы не был он угрюмым и разговаривал с директором спокойно и заинтересованно, мальчик искренне пообещал: он будет приветливым и внимательным и постарается хорошо учиться.