Избранное
Шрифт:
— Прямо в землю! — восторженно вторил Матиц Ровная Дубинка.
— Тантадруй, а теперь уходи, я лягу, — нетерпеливо попросил Луку дурачок. Он опустился на колени и собрался было лечь, но не нашел на что положить голову.
— Матиц, найди камень! — приказал Лука. — Хороший камень!
— Хороший камень! — повиновался Матиц.
Лука укрепил камень в изголовье и вылез из могилы. Спустя несколько мгновений спросил:
— Лег?
— Тантадруй, лег.
— Ну, тогда начнем! — приказал Лука, взял горсть мерзлой земли и бросил в могилу. Русепатацис
— Тантадруй, а звонить-то позабыли!
— Верно! — согласился Лука. Обернувшись к Матицу, он распорядился: — Матиц, на колокольню! Во все три, и божорно-босерна!
— Пажорносерна! — послушно кивнул Матиц Ровная Дубинка, повернулся на месте, подбежал к часовне, схватил своими могучими руками веревку и грянул во все три колокола.
Посреди ночи загудели колокола. Непривычные гулкие удары, словно каменные глыбы, катились сверху и падали на площадь. В трактире все смолкло, замерли руки со стаканами на полпути к губам, изумленно раскрылись глаза, в ужасе внимали уши.
— Судный день! — возопил Преподобный Усач.
— Дурак! — крикнул Округличар и по своему обыкновению загнал его под стол. — Пожар!
— Пожар! — авторитетно подтвердил стражмейстер Доминик Тестен и так стремительно вскочил с места, что, не удержавшись на ногах, снова сел.
— Пожар! Пожар! Пожар! — неслось со всех сторон. Люди кинулись из трактира и растерянно заметались по площади в поисках красного петуха. А не обнаружив его, разом побежали к приходской церкви. Впереди храбро выступал стражмейстер, поскольку охрана покоя и порядка входила в его обязанности. Этот свой долг он помнил так хорошо, что в великой спешке позабыл в трактире каску и саблю, но зато теперь, сверкая лысиной, размахивал руками и громко кричал:
— С дороги! Именем закона, с дороги!
Засветились все окна. Из домов выскакивали полураздетые люди, что-то кричали, о чем-то спрашивали. Ответа, разумеется, они не получали и тогда присоединялись к вопящей толпе, катившейся к церкви. А там уже стояли священники в шляпах и длинных пелеринах, словно четыре огромных черных памятника, вокруг них в страхе вертелся пономарь и кричал:
— На кладбище звонят! На кладбище звонят!
— Судный день! Мертвые встают! — в ужасе сипел Преподобный Усач.
— Дурак! — загудел Округличар. — Если ты не успокоишься, я тебя так стукну, что ты и в Судный день не поднимешься!
— Именем закона, мир и тишина! — приказал стражмейстер. — Женщины назад, мужчины вперед! И — марш на кладбище!
Приказ этот был столь решительным и столь мужественным, что на площади остались не только женщины, но и немало мужчин, им подобных. А храбрецы рванулись вперед. С криком неслись они вверх по холму и скоро оказались у часовни.
— Где горит? Что горит?
Увидев Матица, самозабвенно орудовавшего веревками, все встали как вкопанные, а потом кинулись к нему.
— Матиц, где горит?
— Где горит? — испуганно переспросил
Хватая ртом воздух, наконец добрался до часовни и стражмейстер, дернул Матица за плечо, рванул на себя и грозно вопросил:
— Именем закона, где горит?
От страха Матиц выпустил веревки и показал на кладбище.
Теперь уж наступила очередь стражмейстера изумиться и онеметь. Да и все ошеломленно взирали на черные кипарисы, в которых шумел ветер. Там не было ни малейшего огонька.
— А горит? — выдержав паузу, заинтересовался стражмейстер.
— Не видно.
— Не видно, — согласился стражмейстер и, повернувшись к Матицу, строго спросил: — Почему звонил?
— Звонил, — трясся Матиц, указывая на кладбище.
— Эй, а где другие юродивые? — осенило Округличара. — Где Лука? Где Русепатацис? И где Тантадруй?
— Тантадруй, — повторил Матиц и опять показал на кладбище.
— И что они там делают? — спросил стражмейстер.
— Там делают, — перепугано повторил Матиц.
В недоумении люди вновь устремили взгляды на черные грозные кипарисы, но с места никто не двинулся. И только стражмейстер наконец показал, что такое долг и что такое истинное мужество. Поставив перед собой Матица, он повернул его лицом к кладбищу и крикнул:
— Именем закона, вперед!
— Закона, вперед! — повторил Матиц и устремился к кипарисам. Люди молча следовали за ним. Когда они приблизились к кипарисам, угрожающе шумевшим и склонявшимся к ним, словно души бичуемых грешников, послышался звон колокольчиков и странное трио. Ангельский голосок и два баса, один — густой и гулкий, другой — надтреснутый и срывающийся, вдохновенно пели песенку Тантадруя:
На-а небе стоит солнце, а на земле — мороз…Люди замерли. А Матиц спокойно шагал дальше по белой песчаной аллее.
— Стой! — прохрипел стражмейстер.
Матиц остановился и повернулся.
— Именем закона, говори, почему поют? — потребовал стражмейстер.
— Поют. — Матиц, дрожа, указывал вперед.
Стражмейстер опять захрипел, а за ним захрипела вся длинная цепочка мужчин. Потом он вытер вспотевшую плешь, выпрямился и гробовым голосом возвестил:
— Люди, мой долг идти вперед, а вы — как знаете!
Одобрительное бормотание было ему ответом. Стражмейстер приосанился и последовал за Матицем. Люди тоже тихонько двинулись; они шли на цыпочках, медленно и осторожно, как бы приближаясь к опасному зверю. Когда они подошли совсем близко, песня уже кончалась. И только густой бас, в упоении, видимо, позабывший, что песне конец, оглушительно гудел:
Ой-ю-юй, ой-ю-юй, ой-ю-юй, ой-ю-юй…Матиц свернул влево и оказался рядом с Лукой и Русепатацисом, которые, стоя на коленях, проворно кидали в могилу мерзлую землю.