Избранное
Шрифт:
Через несколько дней Жефа позвали к священнику, а идти было не в чем: чистой рубашки не нашлось. Он бегал по дому как шальной, кричал на Веронику, которая иногда кое-что стирала по мелочи.
— Женщину надо бы, — опять завел свое Якоб.
— Женщину, женщину! Где ее у черта взять, эту женщину! Из тряпок, что ль, сделать! Я за ней не пойду, так и знайте! — кричал Жеф. — Сама ушла, пусть сама и возвращается. — Он считал, сказано достаточно, чтобы Якоб сообразил послать за Нанцей, и даже добавил: — Здесь искать нечего!
Однажды к ним заявилась Пасенчуркова Ера. Шла мимо, вот и решила навестить Анцу. Между прочим Якоб повторил ей слова Жефа. В тот
— Папка, папка, мамка пришла, мамка пришла!
Подбежали запыхавшиеся мальчики, выпалили наперебой:
— Мамка пришла!
Жеф даже не шелохнулся. Мальчики смотрели на него, не зная, как быть. Они помнили о сушеных грушах и орехах, им очень хотелось поскорее вернуться домой.
— Эй, куда это вы! — окликнул Жеф. — Ну-ка, попрошайки, убирайте камни! И ты тоже, — обернулся он к Веронике, которая все еще хныкала и сквозь слезы повторяла: «Мамка пришла!»
В тот день они работали упорнее и дольше, чем обычно. Пусть знает, думал Жеф, пусть знает, что ему до нее дела нет. Последнее слово за ним! К тому же, моя пташка, мы еще не рассчитались. И если ты думаешь, что тебе все сойдет с рук, ошибаешься. Ха, теперь он потребует проценты.
Нанца принялась хлопотать по хозяйству. Подметала, убирала, чистила, мыла — ведь все в доме было вверх дном, — даже постирала кое-что на первый случай. Рубашку Жефа повесила прямо перед домом — пусть увидит, когда вернется с поля.
Но Жеф не зашел в кухню, как обычно, а, ворча, что ужин еще не готов, занялся озородом. Разобрал доски, переставил подпорки и бревна и все соображал, как вести себя с Нанцей. Что сказать? Побить, выгнать, обругать или смолчать? Не натворить бы опять чего-нибудь. Лучше молчать, это всегда разумнее. Тогда и она не разберется, что к чему. А ведь покорилась. Не может быть, чтобы пришла только за своими тряпками, тогда она не взялась бы так за работу. Пусть чувствует, что он в доме хозяин и что при нем не особенно-то поломаешься.
Когда он наконец вошел в кухню, было совсем темно. Молча сел за стол. Нанца поставила перед ним ужин, он поел, точно ничего не случилось. Ведь ужинали они и без нее! «Нет, всему конец», — ворчал он про себя. Дети смотрели на отца, затаив дыхание. Якоб сидел на ступеньках, ведущих в горницу, сжимая коленями палку и глядя в пол. Нанца, молчавшая слишком долго, решила заговорить первой.
— Детей пришла посмотреть, здоровы ли, — робко сказала она.
— Здоровы, — проворчал Жеф, — я их не съел. Думаю, все у них на месте. А не веришь, сама пересчитай им ноги, копыта, щетину, вот и убедишься.
Сказав, почувствовал, что нехорошо говорит — слишком резко и насмешливо, однако добавить ничего не хотел, чтобы не показаться чересчур мягким. Вот еще! Может, руку ей пожать да поблагодарить за встречу. На этом разговор замер. Каждый ждал, когда начнет другой. Оба были упрямы. Жеф сидел за столом, жевал табак. Нанца гремела посудой. Несколько раз он раскрывал
— На озороде, — ответил мальчик.
— Гм, — мотнула головой Нанца. «Потоскуешь обо мне. Для постели да рожать детей я еще гожусь». И решила не идти к нему. Ни за какие деньги. Пусть спит один и думает, что хочет. Она долго бродила по дому, уложила детей, все перемыла, просеяла муку, поджарила кофе, а потом отыскала старый календарь и принялась его рассматривать. Так прошло часа два, и неизвестно, сколько бы еще она просидела в кухне, если б не подняла крик старая Анца:
— Ты что же это делаешь? Почему спать не ложишься?
— Спать? А где? К нему не пойду.
— Что-о? Вот дура! Благодари бога, что так все кончилось!
Нанца махнула рукой и вышла. Она постояла, раздумывая, потом сняла башмаки — и ступеньки, ведущие в горницу, заскрипели под ее ногами.
Утром Нанца проснулась спокойная и покорная, как прежде. В одной рубашке, босая, растрепанная, постояла на лестнице, потянулась, зевнула и подошла к Анце.
— Ну как? — спросила старуха.
— Что как? — ответила Нанца. — Был скотом, скотом и остался.
— Ну, а я что говорила! Все счеты между мужем и женой кончаются в постели. Помиритесь, еще и в барыше будешь, — твердила довольная Анца.
— Держи карман шире, — сказала Нанца, отворачиваясь, чтобы мать не видела ее улыбки.
Потом она сварила кофе. Отнесла Якобу и Анце. Жеф и сегодня не залежался. Когда он поднялся, Нанца встретила его с большой кружкой кофе:
— На, погрейся, отец.
Жеф был полон благодушия. Он бы даже сказал ей что-нибудь приятное, если б не стеснялся Якоба и детей. Нанца осталась на весь день, потом на другой, а там и на третий. Хозяйничала, варила, стирала, искала у детей вшей, которыми их наградил Жеф, да и Жеф, когда в полдень прилег отдохнуть, положил к ней на колени свою плешивую голову. Нанца так и светилась покорностью и добротой, на каждом шагу спрашивала его совета:
— Ты как считаешь, отец, может, сварить на ужин лапшу с сахаром? А завтра, пожалуй, испеку хлеб и оладьи. Когда человек много работает, ему надо много есть.
Жеф, чтобы не показаться слишком добрым, ворчал:
— Смотри, не переведи всю муку. Твоя мерка без дна, а зима большая.
Стряпать Нанца умела, только вправду не знала меры. Что ей в руки попадало, то пропадало. Извести мешок муки для нее что плюнуть — испечет раз, другой хлеб, пироги, оладьи — мешок пуст. Она пекла, варила и, чтобы угодить мужу, даже выходила в поле. Через несколько дней так освоилась, что послала Венчека к тетке за ребенком, потом сказала Жефу, что не плохо бы позвать Кати. Сколько съест, столько и отработает. И Кати пришла. Сначала одна, потом принесла ребенка. Все вошло в колею. Вставали на заре, пили кофе и шли в поле. Работали как каторжные. Детей Жеф от себя не отпускал. Когда открыли школу, он решительно заявил, что не позволит им учиться, однако вскоре сдался. Что же касается церкви, тут победа была за ним — в церковь дети не ходили. Или пусть тогда их господин священник сам кормит. Божьим словом сыт не будешь, а молиться можно и дома.