Избранное
Шрифт:
Офицеры пришпорили коней, конвойные погнали осужденных быстрым шагом. Подталкивают прикладами, тыкают в спины стволами. За ними повалила толпа — хлюпают, кашляют, трусят вдогонку, стараясь не отстать, — и ни слова. На Гротуле, каменистой поляне, бесплодной и изборожденной рытвинами, испокон веков не паханной и не кошенной, осужденных выстроили в ряд для расстрела. Пока капитан Милош Павичевич отбирал стрелков из штабной четы, выдержка отказала Евре:
— Что же это вы, воевода, мать детишек малых собираетесь расстреливать?.. Сирот малых без материнского присмотра оставить?
Некоторые
— Ягош Рабрен, тебе дается еще одна возможность заработать себе снисхождение. Если ты своих детей жалеешь, если есть в твоем сердце жалость к твоим престарелым родителям — не отказывайся, подумай как следует и отрекись от своего преступного сообщества, в котором тебе было не место и в которое ты угодил по несчастью.
Поднявшись снизу, от промерзших в снегу ног, жаркая волна горячего стыда обдала Ягоша всего целиком и бросилась в щеки краской: чем он заслужил, что его так выделяют из всех и улещивают тут перед людьми?.. Виною ли тому его учительский диплом, регулярно получаемое жалованье или одежда, покупаемая на эти деньги и создававшая видимость принадлежности его к привилегированному классу?.. Но хотя и казалось, что это так, не это было истинной причиной — ведь они стольких учителей, преподавателей высших учебных заведений, врачей, и инженеров, и юристов погубили, даже не думая предлагать им помилование… С другой стороны, можно было предположить, что они оказывают ему снисхождение из-за его давнишней дружбы и сотрудничества с Милованом Анджеличем — пока Анджелич не скатился окончательно во фракционерство и не оказался в рядах реакции и пока Бечир и Джукан заигрывали с марксизмом, стараясь всеми правдами и неправдами забросить в партию своих агентов… Однако и это не является настоящей причиной, ибо в гаком случае преимущественное право на помилование принадлежало бы Милану Видаковичу, ближайшему сподвижнику Анджелича в те времена. Единственная причина состоит в том, что Ягоша знают как мягкого, сговорчивого, склонного к уступкам человека, вот и надумали они использовать эту его слабость, чтобы продлить его унижение. Ягош распрямил плечи и стиснул зубы.
— Мое сообщество не преступное. А чье преступное — известно. На этом снегу все видать. Но и когда стает он, след останется. Не нуждаюсь я ни в чьей милости!
Милан Видакович, шептавший про себя: «Расколется Ягош, сломят они его», вдруг с новой силой ощутил, что существует вера, которая озаряет и жизнь, и самую смерть, даже то, что кажется погубленным навеки. И, потрясенный этим открытием, он воскликнул:
— Да здравствует коммунизм!
— Как же, будет он здравствовать, как и вы! — прокричал в ответ Йован Анджелич.
Воевода Джуришич, взбешенный, кинулся к Милану и хлестнул его плеткой по лицу. Охваченный гневом, проскрежетал:
— Вниз, к воде, штыком его прикончить, штыком!
Это приказание пригвоздило всех к месту, легко сказать: «штыком», но у кого не дрогнет рука заколоть человека?.. Бечир подозвал Метешанина: его брат был убит в группе «семи офицеров», ходили слухи, что именно его вел Милан Видакович,
— Я связанного человека колоть не буду!
— Так ты его развяжи, — нашелся Йован Анджелич.
— Нет, в моем роду так не мстят. Никогда в нашем роду так не мстили.
Бечир вызвал Крговича — и его брат убит в группе «семи офицеров». Пришлось ждать, наконец он явился, а когда ему объяснили, зачем вызвали, он еле выговорил, заикаясь:
— Не-е, мо-о-о-я рука на-а такое не поднимется!
— А чья же поднимется?
— Пусть его ко-лет тот, кто за-за-захватил!
— Стыдись, — сказал Бечир и выкрикнул: — Есть тут кто из Мишничей?
— Есть, вот она я из Мишничей, — вырвалась из толпы баба в широченной юбке, большеголовая, с четырехугольным подбородком и бородавкой под носом, — да штанов на мне нету. Пускай мне штаны одолжат, тогда я за своего племянника Иову Мишнича отомщу, раз они не хотят, вот только штаны надену. Хороший у меня племянник был Иова, всякий раз в письме привет передавал, а под рождество гостинцы посылал — сахару да кофею. Все божились за Иову отомстить, а как до дела дошло, у каждого отговорка находится…
Баба тарахтела бы и дальше, если б ее не оттащил и не заткнул ей рот Стево Мишнич, партизан, дезертировавший из отряда и перешедший на сторону четников после того, как узнал, что убили его родственника Иову Мишнича. Он встал перед офицерами возбужденный, тяжело дыша — нелегко видно было ему принять решение.
— Дайте его мне, — сказал он. — Я его!
— А чем — тебе есть?
— Есть, вот он, — показал он на штык.
— Веди его к воде, а заупрямится, штыком подтолкнешь, поторопишь.
Милана отвязали от остальных. Он повернулся к офицерам и с полным самообладанием сказал:
— Поразительная вещь, всякий раз, когда вокруг нас затягивается петля и некуда деваться, находится какой-нибудь Бечир и берет нас обманом!.. Интересно, Бечир, когда ты маленьким был, как твои узнали, каким ты станешь, что дали тебе турецкое имя?
Вопрос Милана повис без ответа. Мишнич толкнул Милана и погнал перед собой к воде. Некоторое время все смотрели им вслед: как они там замешкались, и Мишнич поддал пленного штыком в спину, и Милан, раненый, тяжело ковылял перед ним по снегу. Но вот они добрались до реки и тут снова схватились. Крики, оба покатились в снег, казалось, там душат друг друга, — наконец поднялся Стево Мишнич и слизнул со штыка кровь.
— Позор! — крикнула Евра офицерам. — Как вы можете на это смотреть!
— Калите, ироды! — вырвалось у Джорджие Видаковича. — Досыта кровью напейтесь!
— Захлебнитесь в крови! — воскликнул Янко.
— Кончать их! — прорычал Джуришич капитану Павичевичу.
Стрелки выстроились, пулемет и винтовки были наготове. Первый залп скосил обоих Видаковичей, Евру и Ягоша. Янко, раненый, все еще стоял. Но и его добили. Толпа в молчании рассеялась, словно спасаясь позорным бегством. Возле трупов остались одни офицеры и штабные. Они переглянулись, Джуришич подмигнул и сказал: