Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
— Фамилия у вас интересная, — улыбнулась Таня, вытаскивая из-под кровати эмалированную утку.
— Хорошая фамилия, не жалуюсь. Карась — рыбка полезная. Подсоби, или вот что, лучше старуху монашку покличь, я тяжёлый.
— Ничего, — Таня старалась не морщиться от запаха, хлынувшего из-под солдатского одеяла.
Иван Карась был весь мокрый. Видно, не дотерпел и не почувствовал.
«Перчатки, — испуганно подумала Таня, — папа сказал, это надо делать только в перчатках…»
Но отойти она уже не могла. Ей было неловко брезговать солдатом,
— У меня младшая, Дуняша, на тебя похожа, — сказал солдат, — такая же голубоглазая, шустрая. В горничных она, в Самаре, у купцов Рындиных. Ничего, люди не злые, платят честно, к каждому празднику подарочек. Старшая моя, Зинка, тоже стала городская, на модистку обучилась. Сыновья оба воюют. Тут это, маманя моя приехала из деревни, у снохи живёт на Пресне, успеть бы повидать её. И за батюшкой надо бы послать кого-нибудь, причаститься мне. Я ж сегодня ночью вроде как помру. Бог на небе, кони в мыле, а солдатушки в могиле.
Таня чуть не выронила утку. Безногий говорил спокойно, рассудительно, губы его не переставали улыбаться. Только теперь Таня заметила, что он пылает и сквозь бинты на культях сочится кровь.
— Подождите, миленький, я сейчас, — она бросилась вон из палаты.
Два часа назад привезли новую партию раненых, все врачи были заняты. Михаил Владимирович проводил срочную операцию и отойти не мог. К Ивану Карасю явился молодой хирург Потапенко вместе с фельдшером и двумя сёстрами.
— Плохо дело. Гнойное воспаление обеих культёй, вот-вот начнётся гангрена, а резать дальше некуда, — сказал Потапенко.
Повязки сняли, раны промыли, но с лихорадкой справиться не сумели. Явился батюшка. Карась долго тихо исповедался в палате. Дьякон читал молитву. Запах ладана успокаивал, усыплял. Таня впервые за эти дни почувствовала долгожданную животную усталость, без всяких мыслей, без замирания сердца и горячего комка в горле.
Это была её третья ночь в госпитале. Отец отговаривал, она не послушала. Она всё равно не могла спать, с начала Великого поста пребывала в лихорадочном возбуждении. Ей хотелось действовать, преодолевать трудности, нестись, спасать кого-то.
В середине марта от полковника Данилова пришло короткое письмо. Его передал молодой толстый поручик. Данилов писал, что жив, из-за весенней распутицы чувствует себя болотной лягушкой, мечтает о трёх вещах: увидеть Таню, выспаться и послушать хорошую музыку. На Пасху надеется получить отпуск, но загадывать не стоит.
«Танечка! Передайте Михаилу Владимировичу, что его предположения о холоде, скорее всего, верны. В феврале раненые, оставленные на открытом воздухе, на снегу, теряли меньше крови и выживали».
Поручик очень спешил, отказался от чая. Таня при нём села писать ответ. Первый вариант разорвала, второй тоже. Поручик теребил бахрому скатерти, качал ногой и смотрел на часы. В итоге было написано следующее:
«Павел Николаевич! Мне без
— Вот! И не надо никаких теоретических доказательств! — сказал отец, когда Таня показала ему записку Данилова. — На холоде мозг потребляет меньше кислорода, сосуды сужаются. Это известно с глубокой древности. Для доказательств сейчас времени нет. Я бы написал Павлу Николаевичу, у меня к нему масса вопросов. Этот поручик адреса не оставил?
— Нет. Но ты все равно напиши, — посоветовала Таня, — может, будет опять оказия.
Даже самой себе она боялась признаться, что ожидание этой оказии, очередной весточки от полковника, стало смыслом её жизни. Вечерами, с восьми до девяти, она садилась за рояль в гостиной и играла, даже если слушать, кроме глухой няньки, было некому.
С фронта приходили дурные вести. Но казалось, всем наплевать. Патриотический подъем осени и зимы четырнадцатого давно сменился равнодушием. В феврале началось генеральное наступление немцев на Западном фронте. Шли отчаянные безнадёжные бои под Верденом. Французское и итальянское правительства требовали помощи. Россия честно выполняла союзнический долг.
18 марта 1916 года русские войска двинулись на Запад. В боях на Двинском и Виленском направлениях потеряли 78 тысяч человек. Общество было больше занято сплетнями о Распутине, спиритическими и гипнотическими опытами, скандальными уголовными процессами, ставками на бирже.
В воскресенье Таня спала весь день. В понедельник сходила в гимназию, вечером опять была в госпитале.
Рядовой Иван Карась был ещё жив. На стуле возле его койки сидела маленькая сухая старушка. Таня застыла на пороге палаты. Старушка сняла повязки с культёй. На тумбочке стоял какой-то грязный горшок, старушка смачивала в нём тряпицы и обкладывала открытые раны.
— Что вы делаете? — крикнула Таня.
— Не кричи, дочка, мне доктор разрешил.
— Какой доктор?
— Самый лучший, — подал голос Карась, — профессор Свешников Михаил Владимирович.
— Вы ерунду говорите, не мог он вам разрешить, не мог! Сейчас же прекратите!
— Успокойся, Танечка, — сказал отец, когда она нашла его в соседней палате, — это плесень гниющего иссопа. Знаешь такое растение? Оно даже в Псалтири упоминается: «Окропи меня иссопом, и буду я чист; омой меня, и буду белее снега».
— Знаю, — буркнула Таня, — но только иссоп не растёт в Палестине, и значит, в Псалтири говорится о каком-то другом растении.
— Умница, — профессор погладил её по голове, — библейский иссоп, то есть езов, — это на самом деле каперсы, или чабёр из семейства губоцветных. В древности верили, что это растение очищает от проказы.