Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22

Дашкова Полина Викторовна

Пока Федор болел, в доме появилась железная печь. Её поставили в Таниной комнате, трубу вывели в форточку. Дров достать не сумели. Данилов одолжил топор у дворника и кое-как разломал на мелкие куски старый платяной шкаф, стоявший в кладовке. Из госпиталя Потапенко и Маслов принесли для профессора инвалидное кресло на колёсах.

Пакеты с едой, бинтами и пелёнками приняла няня. Шофёр не стал даже заходить, просто отдал дары, объяснил, что они присланы для профессора по распоряжению наркома Луначарского, и удалился.

— Вот

как тебя, Мишенька, любят больные, не забывают, — сказала няня, — это тебе от какого-то Луки Чарского посылка. Как раз всё, что нужно, ситники, чай, сахар, мыло, свечи. Даже бинты и пелёнки.

Слово «нарком» няня упустила, а профессор долго вспоминал, кто же такой Лука Чарский, но так и не вспомнил. Всем хотелось есть, темнело, кончились свечи, а электричества не включали, Мишу надо было перепеленать, профессору сделать перевязку, в общем, дары от неизвестного Луки оказались очень кстати.

Данилов к тому времени уже спал. После недели бессонных ночей он проспал сутки, как убитый.

Когда Агапкин вернулся из лазарета, ему были рады все, включая полковника. Павел Николаевич горячо благодарил его, обнял. Федор поморщился и тихо скрипнул зубами, но никто не заметил этого.

Клавдия согрела для него воду, Андрюша поливал из ковшика в ванной. Потом пили чай с колотым сахаром, с калачами и рассказывали о щедром загадочном Луке Чарском.

— Что же с вами случилось? — спросил Михаил Владимирович, когда они остались вдвоём в лаборатории.

— Я вышел, увидел разрушенные изуродованные дома, осколки кирпича. Битое стекло хрустит под ногами, замёрзшая грязь смешана с кровью. Фонари пылают, как факелы, пока не выйдет весь газ. Лица людей на улице какие-то совсем новые, серые, чужие. Аптека в Леонтьевском переулке сгорела дотла, головешки дымятся, запах едкий, невозможный.

Федор говорил и осматривал омоложённых крыс. Все до одной были живы. Григорий Третий сидел все также, в отдельной клетке. Только что он спокойно, неспешно сожрал свою порцию зерна, попил воды и теперь смотрел на Агапкина. Алые глазки блестели, быстро, чутко трепетали крошечные розовые ноздри. Уши были напряжённо подняты, как будто крыс внимательно слушал разговор.

— Меня остановил красный патруль, — продолжал Федор, — трое, с винтовками. Они меня спокойно обыскали и ограбили. Забрали портмоне, папиросы. Потом при мне сняли пальто со старика, и я ничего не мог сделать. Я не взял с собой пистолет.

— И это большая удача, Федор.

— Не знаю. Застрелил бы их черту и не чувствовал себя таким ничтожеством.

— Хотите стать рыцарем печального образа и драться с ветряными мельницами? У мельниц винтовок не было, они только крыльями махали. Застрелить вы успели бы одного, ну двух. Третий убил бы вас.

— Возможно, так лучше. Нельзя жить, презирая себя.

— Лучше? Федор, что вы говорите? Вы молодой, сильный, талантливый врач.

— Да? А кому это важно? Кому я вообще нужен?

— Прежде всего,

самому себе. Мне вы нужны. Вы прекрасно знаете, как я к вам отношусь, и вся наша семья. Мне что, усыновить вас, чтобы вы это поняли? Или повторять ежедневно, как вы мне дороги? Вы не дитя, и не барышня слабонервная.

— Простите, Михаил Владимирович. Спасибо, вы никогда прежде не говорили мне этого.

— На здоровье, — улыбнулся профессор, — я и своим детям не считаю нужным объяснять, как люблю их. Мне всегда казалось, такие вещи понятны без слов, да я и не мастер высоких речей. Дальше что было?

— Я пошёл к нашему лазарету, надеялся там добыть хотя бы бинтов, но по дороге упал, потерял сознание.

— Не мудрено, — кивнул Михаил Владимирович, — вы так мужественно держались. Есть предел человеческим возможностям. У вас, Федор, нервное истощение. Оттого и всякие мрачные глупости в голову лезут. Только не понимаю, почему был такой жар? Маслов сказал, сорок один градус.

— Это у меня с детства, от волнения всякий раз поднимается температура. В гимназии я даже пользовался этим, если не знал урока. Мне лоб трогали и сразу отпускали домой.

— А судороги? Сердцебиение?

— Маслов рассказал? Вы же знаете, он все преувеличивает.

— Они оба рассказывали, вместе с Потапенко. Он как раз, наоборот, все преуменьшает. Так что получилась вполне достоверная картина. Они перепугались за вас, и мы тоже, когда вы так надолго пропали. Маслов с Потапенко пришли только на следующий день. Кстати, осмотрели мою ногу, остались довольны. Заживает неплохо. И кресло принесли, теперь могу хотя бы передвигаться по квартире. Ну, а что же случилось с Осей, как вы думаете?

— Возможно, раскрылись цисты? Судя по описанию, похоже на то, что мы наблюдали у серой самки. Сердцебиение, одышка, лихорадка. Но даже если так, если они вывелись, то теперь, слава Богу, мы знаем, это не смертельно. Ося здоров.

— Однако почему это случилось именно в тот момент, когда он хотел прыгнуть со скалы? Ему, конечно, стало страшно. Но отказаться от своей безумной затеи он уже не мог. Пережил тяжёлый шок. Пороть его некому, мерзавца! Придумал! Икамушу своего спасал! Сочинитель приключенческих романов! Послушайте, а может, паразит вообще ни при чём? Ведь с вами случилось примерно то же самое. Шок, жар, судороги.

— Да, симптомы похожи, а причины разные. Так часто бывает в медицине, — спокойно произнёс Агапкин, опустил руку в клетку и прикоснулся к голове Григория Третьего, — надо продолжать опыты, иначе мы утонем в догадках.

— Да, Федор. Делать нечего. Придётся продолжать, — вздохнул профессор, — вот начну передвигаться на костылях, и продолжим потихоньку.

— Какая у него густая, мягкая шёрстка, — заметил Агапкин, поглаживая крысу, как котёнка, — глаза блестят. Задние лапки отлично двигаются, будто и не отнимались вовсе. Сколько ему лет, если перевести на человеческий счёт?