Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
— Это не я сошел с ума от страха за Машку. Это мир сошел с ума, — пробормотал Григорьев и перекинул мяч.
— Спасибо, сэр! — румяный мальчик поймал голову монстра, прижал к груди и, прежде чем бросить леденцовой девочке, смачно поцеловал маньяка в нарисованную вампирскую пасть.
Андрей Евгеньевич побежал дальше, не оглядываясь. Ему не хватало воздуха. Обычно здоровый американский бег трусцой по этим тихим красивым улицам успокаивал его, но сейчас сердце разбухло и пульсировало у горла, как будто собиралось лопнуть.
— Возьми себя в руки! — повторял
Андрей Евгеньевич уже не бежал, а шел, очень медленно, сгорбившись, считая каждый шаг. До дома оставалось не больше пятидесяти метров. Свернув на свою улицу, он почти сразу увидел сиреневый спортивный „Форд“. Машина стояла возле ворот его гаража, и ворота медленно ползли вверх.
— Мерзавка! — прошептал Григорьев. — Я тебе покажу Москву! Я тебе устрою спецоперацию! Прощаться приехала? Сказать гуд-бай и поцеловать любимого папочку в лобик? Благословения попросить? Хрен тебе, Машка! Я тебя на это не благословляю! — Он сжал кулаки в бессильной ярости и сам не заметил, как распрямилась спина. Он уже не плелся, не шаркал. Он шагал пружинистым сильным шагом, и глаза его сверкали сквозь последние легкие клочья тумана.
Когда он приблизился к воротам, гневный монолог иссяк, затих, словно шипение воды на раскаленных углях. Тонкая фигурка в белых узких джинсах и свободном бледно-голубом пуловере ждала его на высоком крыльце. Туман окончательно рассеялся.
— Привет, — сказала она и шагнула вниз, ему навстречу, — привет, папа. Тебе очень идет этот свитер.
Ее волосы, такие же светлые, как у ее матери, блестели на солнце. Большие глаза, тоже материнские, меняли цвет в зависимости от погоды, освещения и цвета одежды. Сейчас она была в голубом, и глаза казались совершенно небесными, ангельскими. Она смотрела на него сверху вниз, ласково и насмешливо, как умела смотреть ее мать, и уже потянулась, чтобы чмокнуть его в колючую щеку, но он грубо отстранил ее и принялся молча, сосредоточенно шарить в карманах.
— У меня есть ключи, — Маша протянула ему свою связку, — если ты будешь злиться, я сейчас уеду.
— Скатертью дорожка, катись отсюда, маленькая засранка, — проворчал он и добавил по-английски:
— Вы спешите, леди, у вас много дел, я вас не задерживаю.
— Папа, кончай валять дурака. — Она вошла вслед за ним в дом и все-таки чмокнула его в щеку. — Ты почему такой мокрый? Бежал?
— Отстань, — он прошагал мимо нее в гостиную, плюхнулся на свой любимый диван.
Но она и не приставала больше. Она отправилась на кухню, захлопала дверцами, зашуршала пакетами. Он сидел на диване, смотрел, как преломляется солнечный свет в каждом яблоневом цветке. Сказочная красота вызывала острое, странное раздражение.
„Машка улетит и исчезнет, — думал он, — она точно исчезнет в этой опасной, непредсказуемой стране. Никакие мои связи, заслуги,
— Ты завтракал? — негромко крикнула Маша из кухни.
Григорьев подпрыгнул на диване, схватил пульт, включил телевизор и до предела увеличил звук. Дом наполнился визгом, грохотом, утробным бульканьем. Шел тот самый японский мультфильм, герой которого был отштампован на детском мячике. Маша, морщась, зажав ладонями уши, влетела в гостиную, выключила телевизор и села на диван рядом с ним.
— Я знаю, почему ты злишься, — сказала она тихо, — ты мне завидуешь. Ты бы сам с удовольствием слетал на родину. Верно? Там так сейчас интересно…
Григорьев ничего не ответил. Он смотрел в погасший телеэкран. В нем отражались два смутных, искаженных силуэта. У Маши получалась огромная голова и маленькое тело. Она напоминала бело-голубого головастика. У него, наоборот, голова уменьшилась, шея вытянулась, а корпус вырос в бесформенную массу. Он стал похож на динозавра, на старого, давно вымершего тупицу, у которого капелька вялого мозга и тонны жизнерадостного мяса.
— Нет, я понимаю, не стоило впутывать в наши семейные дела чужого человека, но ты же знаешь Макмерфи. Я вообще не собиралась с ним это обсуждать. Он сам затеял разговор, спросил, знаешь ли ты уже и почему я тебе до сих пор не сказала?
— Кстати, почему?
— Потому!
— Можно конкретней?
— Боялась, — чуть повысила голос Маша, — предвидела, какая будет реакция. И, между прочим, не ошиблась.
— Спасибо, доченька, — процедил Григорьев сквозь зубы, — большое тебе спасибо, мне, конечно, было очень приятно услышать такую новость от Макмерфи, а не от тебя, да еще за сутки до твоего отлета.
— За десять часов, — мягко уточнила она.
— Как — за десять? То есть что, прямо сегодня? Практически сейчас?
— Да, папочка. Так даже лучше. Меньше разговоров, переживаний, — Маша встала, гибко потянулась и подошла к стеклянной двери, ведущей во внутренний двор. — Смотри, твое деревце зацвело, а ты говорил, яблонька должна засохнуть к весне. Слушай, ты будешь пить кофе или я одна? Я, между прочим, еще не завтракала.
— Десять часов, говоришь? Ладно, Машка, у нас действительно очень мало времени, — Григорьев зажмурился и слегка тряхнул головой, — как давно возникла идея отправить тебя туда?
— Думаю, Макмерфи начал готовить меня пару месяцев назад.
— Что значит — думаю?
— Ты же знаешь, как это происходит. Вначале ничего не говорится прямо. Идет отбор. Даются одинаковые задания разным людям, сверяются результаты. Вероятно, я справилась лучше других. Ну и потом, им нужно отправить туда очень молодого человека, лет двадцати пяти, — она шагнула к овальному зеркалу, расстегнула заколку и запустила пальцы в свои мягкие прямые волосы, — как тебе кажется, если я подстригусь под мальчика, я буду выглядеть моложе? Макмерфи просил меня подстричься. А мне жалко.