Избранные дни
Шрифт:
— Нет, — взвизгнул клиент в полубреду. — Я никогда ничего вам не дам.
Готово. Саймон довел свою роль до конца. Он выпустил лацканы клиента. Тот начал соскальзывать вниз. Он бы так и упал, но Саймон подхватил его под мышки, развернул к себе спиной и вынул из заднего кармана брюк бумажник. Клиент испускал сдавленные вздохи. Саймон одной рукой держал его за шиворот и ритмично ударял лбом о колонну. Это называлось «прощальной лаской». Достав из бумажника деньги, Саймон быстро их пересчитал. Сумма правильная. Он сунул купюры в карман, а бумажник швырнул на землю.
— Ты везучий парень, — прошептал Саймон. — Тебе чертовски повезло, что ты еще не покойник.
Он
— Повторяй за мной, — рявкнул Саймон: — «Я везучий парень».
— Нет. Не буду.
Саймон в последний раз двинул по его ярко-синему затылку.
— А ну повторяй.
Сипло, едва слышно, клиент проговорил:
— Я везучий парень.
— Вот молодчина.
Саймон решил дать ему бонус. Он ухватился сзади за ремень его брюк, стянул их до колен и шлепнул по голой дрожащей заднице.
— Я думаю, и в этом я клянусь, что все бессмертно, — сказал он.
Клиент, судя по всему, не обратил внимания на неуместность этих слов.
Саймон пошел прочь. Он надеялся, что ему перепадут еще и чаевые, впрочем, как подсказывал опыт, на немцев в этом смысле полагаться трудно.
К себе в конуру Саймон вернулся в двадцать минут пятого. Налив стаканчик «ликвекса», он засмотрелся на аквамариновое сияние серотонинового напитка, который так хорошо выпить после тяжелого рабочего дня. Красиво? Наверно, недурно. Цвет, разумеется, должен быть красив, чтобы привлекать внимание покупателей. Самые разные оттенки были испробованы и отвергнуты, прежде чем компания остановилась на этом — точно имитирующем цвет подсвеченного ночью плавательного бассейна.
То, что цвет напитка был выбран корпоративным решением, умаляло его красоту, выхолащивало ее. Наиболее яркие проявления красоты бывают обычно личным открытием, как если бы они предназначались только для тебя и никого больше, как если бы какой-то безбрежный разум выделил среди всех тебя одного и захотел тебе нечто показать.
Саймон сбросил тяжелые ботинки. Стянул через голову пропахшую потом футболку и закинул ее в угол. Усевшись на откидную кровать, отхлебнул жгучего напитка.
На видеофоне было оставлено сообщение.
— Говори, — сказал Саймон.
На экране появилась размытая физиономия Маркуса. Правильно. А кто еще мог ему звонить?
По уменьшенному бледному лицу Маркуса пробегали волны. Хорошо бы завести видеофон с разрешением получше. Хорошо бы завести еще много разных вещей.
— Я Никто. А ты — ты кто? Может быть, тоже Никто? [34] Позвони, когда придешь, — сказал рябящий Маркус и исчез в снопе искр.
Саймон произнес.
— Маркус.
Видеофон замурлыкал, набирая номер. Маркус ответил на втором гудке. Он снова появился на экране, на сей раз подвижный и в несколько лучшем качестве.
34
Начальные строки стихотворения американской поэтессы Эмили Дикинсон (1830–1886). Перевод В. Марковой.
— Привет, Саймон, — раздалось с экрана.
Маркус еще не снял рабочий костюм — ботинки, черную майку и куртку — и не смыл карандаш с подведенных глаз. Образцом для него стал откопанный в архивах Инфинидота образ Кита Ричардса [35] — Маркусу, правда, досталась только его внешность, но не деньги. Саймон поначалу хотел выглядеть,
35
Кит Ричардс — гитарист группы «Роллинг стоунз».
36
Малкольм Макдауэлл — исполнитель главной роли в фильме Стенли Кубрика «Заводной апельсин» (1971).
37
Сид Вишез — музыкант панк-группы «Секс пистолз».
38
Стивен Морриси — английский автор поп-песен и певец. Носит прическу с коком.
— Я славлю себя, и что я принимаю, то примете вы. Как прошел вечер?
— Как обычно. Слушай, мне показалось, что сегодня за мной наблюдал дрон.
— Да?
— Я не совсем уверен. Но да… Клянусь, он завис надо мной и висел почти минуту.
— Может, его интересовал не ты? Где это произошло?
— У летней эстрады.
— У летней эстрады их всегда много. Там же палаточный лагерь. Сам знаешь, они проверяют, не затесались ли туда надиане.
— У меня просто возникло ощущение. И все.
— Хорошо, но тебе не кажется, что чувства у тебя в последнее время… как бы это сказать?.. чрезмерно обострены?
— Надеюсь, в этом-то все и дело. Но у меня такое ощущение… Уже пару дней… Я просто не говорил.
— Я доволен — я смотрю, пляшу, смеюсь, пою.
— Можешь без этого?
— Сам знаешь — не могу.
— Я начинаю задумываться, — сказал Маркус. — Не ерунда ли это все про двадцать первое июня? В Старом Нью-Йорке стало слишком опасно. За нами здесь слишком плотно следят.
— Следят за надианами и туристами. Грязные без пяти минут проститутки мало кого интересуют.
— И все же…
— Марк осталось всего несколько дней.
— Наверно, нам пока не стоит видеться.
— Не говори так.
— Саймон, мы под подозрением.
— Вслед за расставанием новая встреча, новая уплата и новый заем.
— Прошу тебя, сосредоточься.
— Мне, Марк, будет одиноко без тебя. А тебе — без меня.
— Понимаю… Просто подумал…
— Предпочитаю рисковать, но вместе с тобой. Знаешь, выпей-ка стаканчик-другой «ликвекса» и немного отдохни. А потом давай вместе позавтракаем.
— Во «Фреддис»?
— А где еще?
— Отлично. В два?
— В два.
— Спокойной ночи.
— Приятных сновидений.
Маркус дал отбой и растворился в дрожащей серебряной пыли.
Саймон допил «ликвекс» и налил еще. Правда ли, что Маркус принимает все чрезмерно близко к сердцу? Он стал каким-то больно нервным. И все же… Старый Нью-Йорк опасней любого другого места — тут не поспоришь. Но где еще можно без лишних расспросов, так просто, по-быстрому заработать немного иен.
Бутылку «ликвекса» Саймон опорожнил наполовину. Напиток погрузил его в кипящие, пронизанные кошмарами сумерки, которые сходили за сон. Ему снились люди, молча и степенно погружающиеся в реку. Ему снилась женщина, носящая на шее тайну.