Избранные научно-фантастические произведения в 3 томах. Том 3
Шрифт:
— Пока он лежал здесь, — не без самодовольства сказал Избистер, — я изменил свои взгляды на жизнь, женился, воспитал детей. Мой старший сын — а тогда я еще и не помышлял о сыновьях — гражданин Америки и скоро окончит Гарвардский университет. В волосах у меня уже появилась седина. А вот он все тот же: не постарел, не поумнел, такой же, каким был я в дни своей молодости. Как это странно!
— Я тоже постарел, — заметил Уорминг. — А ведь я играл с ним в крикет, когда он был мальчиком. Он выглядит совсем еще молодым. Только немного пожелтел. Ну совсем молодой человек!
— За
— Да, пришлось ее пережить.
— И потом эти марсиане.
— Скажите, — спросил Избистер после некоторой паузы, — ведь у него, кажется, было небольшое состояние?
— Да, было, — ответил Уорминг. Он принужденно кашлянул. — И я его опекун.
— А! — протянул Избистер.
Он задумался, потом нерешительно спросил:
— Без сомнения, расходы по его содержанию не особенно значительны; состояние, должно быть, увеличивается?
— О да! Если только он проснется, он будет гораздо богаче, чем раньше.
— Мне как деловому человеку, — сказал Избистер, — не раз приходила в голову эта мысль. Я иногда даже думал, что с коммерческой точки зрения сон этот довольно выгоден для него. Он точно знал, что делал, когда впадал в летаргию. Если бы он жил…
— Не думаю, — улыбнулся Уорминг, — чтобы это вышло у него умышленно. Он никогда не был особенно дальновидным. В самом деле…
— Вот как!
— Мы всегда расходились с ним в этом отношении. Я постоянно был чем-то вроде опекуна при нем. Вы, конечно, много видели в жизни и понимаете, что бывают такие обстоятельства… Впрочем, вряд ли есть надежда, что он проснется. Летаргия истощает, медленно, но все-таки истощает. Несомненно, он медленно, очень медленно, но неуклонно близится к смерти, не так ли?
— Что будет, если он проснется? Воображаю, как он удивится! За двадцать лет жизнь так переменилась. Ведь это будет совсем как у Рип ван Винкля.
— Скорее как у Беллами. Перемены чересчур велики,
— заметил Уорминг. — Да и я тоже изменился: стал совсем старик.
Избистер с притворным удивлением произнес:
— Ну что вы, я никогда не сказал бы этого!
— Мне было сорок три, когда его банкир… — помните, вы еще Телеграфировали его банкиру? — обратился ко мне.
— Как же, помню. Адрес был в чековой книжке, которую я нашел в его кармане, — отвечал Избистер.
— Ну так вот, сложение произвести нетрудно, — сказал Уорминг.
Несколько минут они молчали. Затем Избистер с любопытством спросил:
— А что, если он проспит еще много лет? — И, немного помедлив, сказал:
— Следует обсудить это. Вы понимаете, его состояние может перейти в другие руки.
— Поверьте, мистер Избистер, этот вопрос тревожит и меня самого. У меня, видите ли, нет таких родных, которым я мог бы передать опеку. Необычайное и прямо безвыходное положение.
— Да, — сказал Избистер, — здесь должна быть, так сказать, общественная опека, если только у нас таковая имеется.
— Мне кажется, что этим должно заняться какое-нибудь учреждение, юридически бессмертный опекун, если только он действительно может проснуться, как
— Право, это недурная мысль — передать опеку какому-нибудь учреждению: Британскому музею, например, или же Королевской медицинской академии. Правда, это звучит несколько странно, но и случай ведь необыкновенный.
— Трудно уговорить их принять опеку.
— Вероятно, мешает бюрократизм.
— Отчасти.
Оба замолчали.
— Любопытное дело! — воскликнул Избистер. — А проценты все растут и растут.
— Конечно, — ответил Уорминг. — А курс все повышается…
— Да, я слышал, — сказал Избистер с гримасой. — Что же, тем лучше для него.
— Если только он проснется.
— Если только он проснется, — повторил Избистер. — А не замечаете вы, как заострился его нос и как опущены теперь у него веки?
— Я не думаю, чтобы он когда-нибудь проснулся, — сказал Уорминг, присмотревшись к спящему.
— Собственно, я так и не знаю, — проговорил Избистер, — что вызвало эту летаргию. Правда, он говорил мне что-то о переутомлении. Я часто об этом думал.
— Это был человек весьма одаренный, но чересчур нервный и беспорядочный. У него было немало неприятностей — развод с женой. Я думаю, что он бросился с таким ожесточением в политику, чтобы позабыть свое горе. Это был фанатик-радикал, типичный социалист, либерал, передовой человек. Энергичный, страстный, необузданный. Надорвался в полемике, вот и все! Я помню памфлет, который он написал, — любопытное произведение. Причудливое, безумное! Между прочим, там было несколько пророчеств. Одни из них не оправдались, но другие — совершившийся факт. Вообще же, читая его, начинаешь понимать, как много в этом мире неожиданного. Да, многому придется ему учиться и переучиваться заново, если он проснется. Если только он когда-нибудь проснется…
— Чего бы я только не дал, — заявил Избистер, — чтобы услышать, что он скажет, увидев такие перемены кругом.
— И я тоже, — подхватил Уорминг. — Да! И мне бы очень хотелось. Но, увы, — прибавил он грустно, — мне не придется увидеть его пробуждения.
Он стоял, задумчиво глядя на восковую фигуру.
— Он никогда не проснется, — произнес он, вздохнув. — Он никогда не проснется.
3. ПРОБУЖДЕНИЕ
Но Уорминг ошибся. Пробуждение наступило.
Как чудесно и сложно такое, казалось бы, простое явление, как сознание! Кто может проследить его возрождение, когда мы утром просыпаемся от сна, прилив и слияние разнообразных сплетающихся ощущений, первое смутное движение души — переход от бессознательного к подсознательному и от подсознательного к первым проблескам мысли, пока, наконец, мы снова не познаем самих себя? То, что случается с каждым из нас утром, при пробуждении, случилось и с Грэхэмом, когда кончился его летаргический сон. Тьма постепенно стала рассеиваться, и он смутно почувствовал, что жив, но лежит где-то, слабый, беспомощный.