Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Когда мы кладем на весы, как много я могу сделать здесь и как мало в Большом театре, причем, однако, на это малое мне придется потратить гораздо больше сил, чем на первое, — то выбор становится очевиден.
Бросить теперь Художественный театр — большее преступление, чем отказаться помочь Большому театру.
{229} И я решал бы это сам, и давно, и без большой боли, если бы не Вы! Только наше и мое огромное уважение к Вашей энергии, к Вашему отношению к искусствам, ко всей Вашей личности — только это заставило меня так долго оттягивать решение вопроса
Моим товарищам по театру тоже очень больно, но долг перед своим делом побеждает.
Что мы можем сделать? Все, что только в наших силах, сделаем для Вас. Уже начали, будем продолжать. Но я не могу стать членом директории.
И не чувствую я себя виноватым перед Вами, а как мне тяжко это письмо!
Ваш Вл. Немирович-Данченко
356. Из письма Е. К. Малиновской[449]
27 марта 1919 г. Москва
Елена Константиновна!
Я тоже не спал ночь, и во мне все время крепло настроение определенно мрачное, почти злое. От ста причин! Но что особенно заставляло меня с досадой ворочаться — это воспоминание о списке труппы, проектируемом новой директорией. От этого на меня веяло таким непреоборимым равнодушием к прекрасному целому, что даже приглашение лучших певцов казалось лицемерием. И вся эта закулисная безжалостность и острота личных интересов, так знакомая мне по прошлому казенных театров и на борьбу с которой я отдал жизнь, сразу нависла надо мной.
Елена Константиновна! Поверьте моему громадному опыту, это Бас раздавит! Не справиться Вам с этим.
… Вам не побороть всего этого! За что Вы себя губите?
Теперь даже сомневаюсь, сумел ли бы и я Вам помочь. Но, конечно, отдавшись делу целиком, с головой. Иначе только замараю свою репутацию теми сплетнями и клеветой, в которые меня поспешат окунуть.
{230} За ночь решение не идти в директорию во мне еще более укрепилось[450].
Сегодня я и вообще мало на что способен: в 9 часов мне позвонили, что умер Ленский, молодой скульптор, сын покойного артиста Ленского, и я утро посвятил этому…
Всем сердцем преданный Вам
Вл. Немирович-Данченко
357. Е. К. Малиновской[451]
Апрель 1919 г. Москва
Каракаш просит у меня аудиенции. Это понятно: ему известно, что я становлюсь во главе директории[452].
Уладить Купера с Суком и улаживать впредь, конечно, моя обязанность.
И разбираться с Голейзовским[453].
И стать близко к певцам, к балету, хору, оркестру, налаживать работу и утолять честолюбия.
И заделывать новые постановки.
И устраивать студийные искания.
И как же я смею обходить вопросы о «Гейше»[454], о столкновениях с Комиссаржевским?
И ничего этого я не делаю! И ничего не буду делать!! Потому что
И — самое важное — дам расползтись Художественному театру. Вот прошло недели три, а я ничего не сделал в Большом театре, и — исключительно благодаря моему отсутствию частому — застывает дело в Художественном.
Это же преступление! Я совершаю преступление, и Вы моя сообщница. Надо же трезво взглянуть в глаза правде: я не в состоянии быть одновременно в двух этих учреждениях; я должен быть только, только в одном Художественном театре; я не могу быть не только председателем директории, но даже сколько-нибудь деятельным ее членом.
Председатель директории, если он достойный этого звания работник, должен получать огромные деньги.
{231} Я их не смогу оправдать! Я получу за апрель и май, возьму перед отъездом за июнь и июль, вернувшись, получу еще за август и все-таки уйду! То есть стану, наконец, шарлатаном.
Я истерзался. Потому что единственное качество, каким я обладаю, — моя добросовестность. Мне становится стыдно и у себя в театре, когда я без 10 м. 3 ч. смотрю на часы, и еще стыднее, когда я в половине шестого опять смотрю на часы в Большом театре. Мне стыдно, что я не доделываю дела ни там, ни тут! Я так жить не могу. А ведь это только начало!
Кооптируйте меня при всяком случае, но освободите меня от директории.
Ваша связь с Художественным театром, вероятно, все будет крепнуть, а может быть, скоро даже станет тесно деловою, и Вы не раз убедитесь, как я ценю Ваше отношение ко мне, — но тут предел моих сил и возможностей!
Мне нужно видеть Анатолия Васильевича[455] по делу Художественного театра, но я буду говорить с ним и по этому делу.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
Я не нахожу себе места в этих противных ощущениях. В таком моральном состоянии какой же я делец?![456]
358. К. С. Станиславскому[457]
Август (до 19-го) 1919 г.
Дорогой Константин Сергеевич!
Отвечаю по пунктам.
Конечно, отдохните сначала. До 25-го Леонидов займется и втянет участвующих. Я зайду благословить их[458].
Ничего не имею против Кореневой — Ады и понимаю, что ей надо дать роль. Но как быть? Баклановой роль отдана, и едва ли она за лето уже не выучила[459]. Попробую… Может быть[460]. Можно будет найти для нее взамен из ролей, о которых {232} мы с нею думали («Бесприданница»? Глафира в «Волках и овцах»? Офелия?).
Но вот что, однако, плохо. Коренева просила тоже не звать ее раньше последних чисел августа. А ведь это ужасно, если репетиции сразу начнутся в кислом темпе.
Из музыкантов я больше всех верю в Кастельского[461] или в новую рекомендацию Москвина[462]. Потоцкий как-то отшился. Вероятно, очень занят в опере. Не верю в Добровейна совсем. Но это Ваше дело. Во всяком случае, поговорю с Бор. Льв.[463], как это дело погнать быстрее.