Избранные произведения писателей Тропической Африки
Шрифт:
Баако отвернулся и увидел свою мать: она подошла совершенно бесшумно и теперь смотрела на брата и сестру широко открытыми, радостными, детскими глазами, а когда Баако ее заметил, проговорила:
— Ай-ай-ай, это что же: сестра завлекает брата или, наоборот, брат сестру?
— Мужчина попадается в женскую паутину, потому что женщина умнее мужчины, — сказала Араба, отпуская руки брата. Присутствие еще одного человека успокоило ее, теперь она не боялась, что останется наедине с младенцем, а поэтому расслабилась, вытянула ноги и опустила голову
— Ох, до чего же это трудно — растить детей, — сказала она.
— Так ведь они уже кончились, твои трудности, — заметила Араба. — Баако-то с нами. Дождались наконец. — Баако ощутил тупую тяжесть в затылке, усиленную тягостным для него молчанием, которое, как он с тоской понимал, ему следовало заполнить — звуками, словами, обещаниями, быть может. Но он не мог заставить себя говорить, и ему становилось все хуже, все невыносимей. Тогда заговорила его мать.
— Араба, — начала она, — я, конечно, понимаю, ты еще не совсем оправилась, но скажи: тебе не кажется, что этот младенец поторопился и выбрал ужасно неподходящее время, чтобы появиться на свет?
— Ох, мама, я так счастлива, что он у меня есть, и не надо мне, чтоб было по-другому!
Лицо матери посуровело.
— Да я не об этом толкую. — Она помолчала. — Я говорю про Выход в мир.
Араба удивленно и непонимающе уставилась на свою мать, но, видимо, постепенно до нее дошло, в чем дело, потому что она даже села на кровати, а ее лицо стало серьезным и озабоченным.
— Поняла наконец? — спросила Эфуа.
— Да понять-то поняла…
— Тогда вот что надо сделать…
— Что это у вас за таинственные дела? — вмешался Баако. — Или мне не полагается знать?
Какие там таинственные! — отмахнулась Эфуа.
— Вас, мужчин, эти земные дела не касаются, — насмешливо сказала Араба. — Разве Наана тебе не объясняла, что такое мужчина? — Она расхохоталась. — Ну, тогда слушай. Мужчина — это дух, таинственный и свободный, он очень ненадолго спускается к нам и живет в теле, подаренном ему женщиной, продолжательницей рода; он живет, как в ловушке, как солнечный луч, который случайно заглянул в мышиную норку. — Араба хохотала так неудержимо и громко, что ей стало больно. Она попыталась сдержаться, успокоилась и закончила: — Мужчины, значит, просто призраки, духи, вот что говорит Наана.
Матери почему-то не понравился этот рассказ, она нахмурилась и замолчала. Потом, после угрюмой паузы, сказала:
— Сегодня уже третий день с тех пор, как пришел наш маленький странник. Где у тебя календарь?
Баако снял со стены огромный календарь. Вернее, сам календарь был обычных размеров — большой была яркая картинка, рекламирующая какое-то снадобье под названием «Супер-экстра-отбеливающий крем». Она изображала двух африканцев с успешно отбеленной кожей ядовито-желтого цвета. Вокруг них и чуть сзади толпились черные люди, с восхищением взирающие на отбеленную пару.
Эфуа
— Какое у нас сегодня число? — спросила она.
— Двадцать восьмое сентября, — ответил Баако.
— Месяц, значит, почти кончился, — сказала Эфуа. — Хм, среда… Да, плохое время. Что же нам все-таки делать с Выходом в мир?
— А я думал, что существуют традиционные сроки, — вмешался Баако. — Ну, неделя там, месяц после рождения. Разве нет? — Но ни сестра, ни мать, казалось, не слышали его слов.
— Уже через неделю после получки от ритуала не будет никакого проку, — сказала Эфуа.
— Что верно, то верно, — энергично поддержала ее Араба. — У нас ведь теперь как? Пара дней — вот тебе и вся получка.
— Правильно, — сказала Эфуа. — Выходит, надо собирать народ в первую субботу после получки.
— А когда у нас в этом месяце получка? — спросила Араба.
— Что-то я как следует не помню, — ответила Эфуа.
— У ответственных работников — двадцать шестого сентября, — нараспев произнес Баако, стараясь, чтобы сестра и мать не заметили сарказма в его голосе, — у рядовых работников — двадцать девятого сентября, у рабочих — третьего октября. Я вычитал это на доске приказов в телестудии. — Сарказма никто не заметил.
— Так. Восемь дней ему исполнится… четвертого, — сказала Араба.
— А вот и не четвертого! — Баако заговорил с детскими интонациями. — Сентябрь проходит в тридцать дней…
— Значит, пятого?
— Пятого.
— Четвертое — вторник, пятое — среда, — подсчитала Эфуа удрученно. — Бесполезное дело. А суббота — второго.
— Придется назначить Выход в мир на второе.
— Дался вам этот календарь! — воскликнул Баако. — Неужели вы так уж обеднели, что хотите заработать на ребенке?
— Знаешь что, сынок, — резко сказала Эфуа, — ты нам тут не проповедуй!
Баако замолчал и стал смотреть на ребенка, краем уха слушая разговор женщин; вмешиваться он больше не пытался.
— А мы успеем? — спросила Араба.
— Не беспокойся, — ответила Эфуа, — я все сделаю. Только вот Квези-то согласится?
— Будь уверена, согласится.
— Откуда ты знаешь?
— А у меня есть секретное оружие.
— Какое еще оружие?
— А вот какое, — показала Араба.
— Ох, бесстыдница!
— А кто меня спросил про мое секретное оружие? — Обе рассмеялись.
— Только ты это брось. Где уж тебе думать про твое оружие после таких родов.
— Вот в том-то все и дело. Повитуха сказала, чтобы Квези ко мне два месяца не подступался. А если он не будет меня слушаться, так я и все три проболею. Пусть походит три месяца голодный.
— Араба, — захохотала Эфуа, — он ведь свихнется, пожалей хотя бы его мать.
— Пусть поголодает, ничего ему не сделается. Почему все мучения достаются только нам? Они, значит, побалуются — и деру, а мы одни расхлебывай?