Избранные произведения писателей Тропической Африки

Ачебе Чинуа

Он остановился. Град камней застучал вокруг него по земле, и он почувствовал два или три болезненных удара. Однако нового залпа не последовало. Теперь, когда он не убегал, преследователи, вырвавшиеся вперед, почувствовали себя неуверенно. И только мальчишки, с камнями наготове, ни о чем не думая, стремительно приближались к нему. Но предостерегающий крик мгновенно остановил и мальчишек — каждого на том месте, где застиг его:

— Стойте! Если он вас укусит, вы и сами сбеситесь!

И через секунду еще кто-то из взрослых спокойно добавил тоном знатока:

— Да и если оцарапает — тоже.

Эти возгласы были слышны

необычайно четко, и он подумал, что такого солнечного, такого ясного и прозрачного дня он, пожалуй, не видел ни разу в жизни. Казалось, между ним и погоней, между ним и всем, что его окружало, не было никакой преграды, даже воздуха, и пространство, от земли до самого неба, наполнял лишь тихий серебристый свет. Мальчишки уже опомнились и помчались назад, к взрослым, но, обнаружив, что он не гонится за ними, перешли на шаг. Он медленно сдвинулся с места, и мальчишки ускорили отступление, так что разделявшее их расстояние продолжало увеличиваться. Он внимательно всматривался в толпу и не видел ни одного знакомого лица. Он жил здесь целый год и ни с кем не познакомился. Мало этого — ему вдруг пришло в голову, что у него вообще нет друзей. Ни одного во всем городе. Сотрудники… но никто из них не вступился бы сейчас за него как друг. Хуана — другое дело. Но она в Америке… или еще только возвращается из своего слишком долгого путешествия. Ну а здесь, среди соседей, — ни одного знакомого лица, не то что друга.

Он думал, что, если ему удастся выбраться с пустыря на улицу, он сможет уехать на попутной машине. Кто-нибудь наверняка поймет, в чем тут дело, и увезет его от обезумевшей толпы; в городе он выпьет чего-нибудь освежающего и спокойно все осмыслит. Ему не препятствовали — он вышел на улицу и в нерешительности остановился, а преследователи окружили его широким кольцом. Первым по улице проехал красный «воксхолл». Он поднял руку, но водитель испуганно прибавил скорость и умчался. Белый «пежо» тоже не остановился, и Баако медленно опустил руку. На солнце набежало облачко. Оно сразу же растаяло, и тут его снова охватил озноб, но кожа покрылась горячей испариной; рубашка плотно облепила спину, а влажные трусы неприятно приклеивались к ягодицам. Кольцо вокруг него медленно сжималось, но никто пока не отваживался подойти к нему слишком близко. На него навалилось тупое, безразличное спокойствие.

Вдали показался черный, сверкающий свежим лаком «мерседес-бенц». Баако не стал подымать руку — он выскочил на мостовую, и водителю «мерседеса» пришлось затормозить. Баако отступил, чтобы подойти к боковому окну, но, как только дорога освободилась, машина плавно тронулась с места. Он не успел разглядеть водителя, да это было ему и не нужно, потому что в его голове уже возник образ человека, равнодушно не замечающего мольбы о помощи.

— Подождите, послушайте! — крикнул он, надеясь, что машина остановится и ему удастся поговорить с ее владельцем. Но тот не отвечал, и «мерседес» неумолимо, хотя и медленно, набирал скорость.

— Бремпонг!.. — Его неуверенный зов остался без ответа. Но он не дал машине уехать. Он вцепился в боковую стойку и побежал, заглядывая в окно водителя, а тот продолжал набирать скорость, и Баако приходилось бежать все быстрее, и он запнулся и безвольно поволокся за машиной, а его ноги, подскакивая на неровностях мостовой, болтались где-то сзади. Выпустив наконец стойку, он услышал рев выхлопных газов и гомон толпы:

— Господи! Он угробил себя!

— Нет, кажется, жив.

— А что с ним случилось-то?

— Враг наслал на него порчу.

— Нет, говорят, он сам себя довел.

— Книги его довели.

— Во-во!

Книги.

— Книги.

Никто, казалось, не мог решить, что же теперь надо делать, и Баако, лежа на мостовой, слышал, как вокруг него усиливается шумная сутолока, а потом общую невнятицу голосов прорезал звенящий слезами крик, и он с тревогой узнал голос Арабы:

— Да сделайте же что-нибудь! Сделайте же что-нибудь, пока он себя не убил!

После недолгой тишины опять поднялся взволнованный говор; послышалось несколько вопросов и ответов:

— Сестра…

— Это сестра.

Через некоторое время всхлипывания Арабы затихли, и она сказала:

— Свяжите его.

Силы постепенно возвращались к нему. Он повернул голову и посмотрел на сестру. У нее были заплаканные, ввалившиеся от горя глаза с красными, как будто это их естественный цвет, белками. В глазах застыли жалость и злость, но Баако не понимал, кого Араба жалеет и на кого злится. Он встал и увидел, что к нему приближаются двое мужчин с длинными веревками в руках, а следом за ними идет третий, неся крученый шпагат, — где они все это добыли, Баако так и не узнал.

…Ему чудилось, что вот уже целый час он мечется в кольце обступивших его людей, прыгая и уворачиваясь от веревок.

— Не давайте ему отдыхать, — утомленно сказал один из охотников. Люди разобрали веревки и принялись кидать их ему под ноги; они не спешили, тщательно целились и внимательно наблюдали за ним. Под конец он сделался совершенно мокрым; его тряс озноб, но он продолжал отскакивать, уклоняться и судорожно отдергивать ноги от извивающихся веревок. Ненависти, да и вообще никаких чувств, ни он, ни окружающие его люди не испытывали — они деловито накидывали ему на ноги веревки, а он увертывался, понимая, что это бесполезно, и быстро теряя силы. Когда ему стало совсем уж невмоготу и он решил было сесть прямо на мостовую, один из охотников, прицелившись лучше других, удачно бросил веревку, дернул — и он упал навзничь. Ему уже не хотелось сопротивляться — он чувствовал только недоумение, озаряемое смутным страхом. Когда к нему вернулась способность воспринимать окружающее, он увидел небо — оно походило на бескрайний алюминиевый лист.

Охотники действовали с проворством испуганных людей, которые поняли, что их страхам пришел конец. Человек в мягких сандалиях наступил ему на пальцы, чтобы он не мог никого оцарапать, и вмиг его руки и ноги были крепко-накрепко связаны. Шпагат мучительно врезался в кожу запястий.

— Пожалуйста, — начал он, — расслабьте немного… — Но никто уже не смотрел на него и не интересовался тем, что он может сказать.

Двое мужчин подняли его и понесли, настороженно следя, чтобы он не оцарапал или не укусил их, а дотащив до дома, оставили во дворе. Здесь вокруг него опять собралась толпа, и, лежа на спине, он видел, как люди переговариваются и покачивают головами. Они изливали на него потоки сострадания, настоянного, как ему казалось, на извращенной правде и бессмысленной лжи, а он ничего не мог сделать, чтобы остановить этот водопад.

— И, говорят, все из-за книг.

— В школе-то он был чуть ли не первым учеником.

— Побывавший, только год как вернулся. Мать, значит, ждала, ждала, и вот ей подарочек.

— И ведь всегда был таким тихим.

— А правда, что он образованный?

— И образованный, и побывавший.

— Он ездил на автобусе, поэтому я и спросил.

— Образованный, будьте уверены. Уж я-то знаю.

— Как же это он без машины?

— Странно, и государственного коттеджа ему не дали.