Избранные произведения писателей Тропической Африки
Шрифт:
Она посмотрела на меня, затем возразила:
— Право, ты говоришь так, словно ты вовсе не негр! Неужто не понимаешь, что белым кой-чего недостает, и мы не можем влюбиться в них?..
— Ну и что?
— Как что? Я жду… жду случая… И тогда Софи убежит в Испанскую Гвинею… Поверь, мы, негритянки, не идем в счет для них. К счастью, это взаимно. Только, видишь ли, мне надоело слышать: «Софи, не приходи сегодня, я жду к себе белого», «Софи, поди сюда, белый ушел», «Софи, когда ты встречаешь меня с белой госпожой, не смотри на меня, не кланяйся мне» и так далее…
Мы продолжали идти рядом,
— Я круглая дура, — повторила она, прощаясь со мной.
Часов около пяти я вышел погулять и остановился у Европейского клуба. Там собралось много негров, глазевших, как веселятся белые.
Господин Жанопулос — организатор всех развлечений в Дангане. Он старшина белых, и мы теряемся в догадках относительно того, когда он сюда приехал. Рассказывают, что он один уцелел из небольшой группы авантюристов, которые были съедены на востоке страны перед первой мировой войной. Вместо того, чтобы окончить жизнь в чьем-нибудь желудке, г-н Жанопулос очень возвысился… Теперь он самый богатый белый в Дангане. Г-н Жанопулос не любит негров. У него вошло в привычку натравливать на них своего огромного волкодава. Все пускаются наутек. Это забавляет дам.
Сегодня дамы получили большое удовольствие. Негров, пришедших посмотреть на белых, было особенно много. Мы теснились вокруг Европейского клуба, готовые разбежаться по зарослям эсессонго, как только начнется излюбленная забава г-на Жанопулоса. Обычное бегство превратилось на этот раз в дикую панику. Дело в том, что присутствие в Европейском клубе нового коменданта удвоило число зевак. При первой же тревоге меня затолкали, смяли, опрокинули. Я чувствовал, что собака несется прямо на меня. Не знаю, как мне удалось вскочить и залезть на огромное манговое дерево, которое и послужило мне убежищем. Белые смеялись и показывали пальцем на верхушку дерева, где я прятался. Комендант смеялся вместе со всеми. Он не узнал меня. Да и как ему было меня узнать? Для белых все негры на одно лицо…
Придя сегодня утром в резиденцию, я с удивлением заметил, что повар опередил меня. Я услышал хорошо знакомый кашель. Комендант принимал душ. Он заговорил со мной через приоткрытую дверь ванной. Велел принести какой-то флакон, стоявший у изголовья кровати. Я тут же вернулся и постучал в дверь. Комендант велел мне войти. Он стоял голый под душем. Я испытывал необъяснимое смущение.
— Принес наконец флакон или нет?
— …
— Ну… Что с тобой? — спросил он.
— Ничего… ничего… господин комендант, — ответил я, чувствуя, что у меня перехватило дыхание.
Он подбежал и вырвал у меня флакон. Я вышел, пятясь, из ванной, а комендант неопределенно махнул рукой и пожал плечами.
«Нет, это невозможно — думал я, — мне померещилось. Такой великий вождь, как комендант, не может быть необрезанным!»
Он предстал передо мной более голым, чем мои соплеменники, которые без зазрения совести моются в ручье, протекающем по рыночной площади. «Значит, — рассуждал я, — он такой же, как отец Жильбер, как отец Вандермейер, как любовник Софи!»
Это открытие сняло с меня большую тяжесть. Оно что-то убило во мне… Теперь я больше не боюсь коменданта. Когда он послал меня за
Мое спокойствие очень удивило его. Я не торопясь делал все, что он мне приказывал. Он бранился, как всегда, но я был невозмутим.
Я бесстрастно выдержал взгляд, от которого обычно терял самообладание.
— Ты совсем спятил! — бросил он.
Надо будет посмотреть в словаре, что это значит.
Один из заключенных принес в резиденцию две курицы и корзинку яиц. Видимо, это дар начальника тюрьмы, вернувшегося из служебной поездки. Белые всегда что-нибудь посылают коменданту по возвращении из джунглей. Данганский врач самый щедрый из всех.
Я отнес кур и яйца хозяину. Он выпил два яйца сырыми. Меня затошнило, глядя на него. Я спросил, не желает ли он сырых яиц к завтраку. Он указал мне на дверь. Я все же вернулся, чтобы помочь ему надеть резиновые сапоги, так как шел дождь. В последний раз протер их тряпкой. Вставая, комендант наступил мне на руку. Я не закричал. Он не обернулся.
Сегодня утром я шел часть дороги с Ондуа — тем, кто не расстается со своим тамтамом. Он отбивает на нем часы. Инженер-агроном вывез его из деревни для этой работы и вручил ему огромный будильник, который тот повсюду таскает с собой на засаленном шейном платке. Неизменная фляга с водкой висит, как сума, на его левом плече.
Я попросил объяснить, что он выстукивает в течение двух лет, созывая по утрам рабочих. Он отрицательно покачал головой, затем нерешительно сказал:
Кен… кен… кен… кен… Эй, довольно спать… Эй, довольно спать… Он нас плетью бьет… Он нас плетью бьет… Он на нас плюет… Он на всех плюет… Мы пред ним — ничто… Все пред ним — ничто… Эй, довольно спать… Эй, довольно спать…— Затем я отбиваю часы, — добавил он.
— А если инженер попросит объяснить, что ты выстукиваешь?
— Белому всегда легко соврать…
Ондуа — необыкновенный человек. У него нет возраста, у него нет жены. У него есть только огромный будильник и фляга с водкой. Никто не видел его пьяным на улице. Говорят, по ночам он оборачивается гориллой. Не хочу верить этим россказням.
Я сопровождал коменданта к директору Данганской государственной школы, пригласившему его на аперитив. Я нес сверток, который хозяин собирался преподнести г-же Сальвен. Это поистине негритянский обычай — приносить что-нибудь людям, позвавшим вас в гости.
Школа находится в пяти минутах от резиденции. Мы отправились туда пешком. Я шел позади коменданта. Белые вечно торопятся. Комендант так бежал, словно учитель находился в смертельной опасности.
У Сальвенов стол был поставлен в тени дерева, вывезенного из Франции, — их предшественник посадил его во время церемонии открытия школы.