Избранные произведения писателей Тропической Африки
Шрифт:
В ее голосе слышались слезы.
— Что ты сделал, боже мой? — настаивала она. — Что ты сделал?
— Ничего, — ответил я. — Ничего…
Она подошла ко мне, потрогала мою фуфайку. Испустила громкий вопль, нарушивший тишину ночи.
— Что случилось? Кто умер? — спросил чей-то голос.
— Белые приехали за Жозефом, — причитала сестра. — Они убьют его… Спина у него вся в крови…
Как ни странно, весь туземный квартал оказался на ногах. Чувствовалось, что никто не спит в хижинах. Люди окружили нас плотным кольцом. Завернувшись в одеяла или куски материи, мои соотечественники
Мне было неловко. Этот обычай без нужды оплакивать родных и знакомых до крайности раздражал меня.
Птичья Глотка потребовал тишины. Он вошел в толпу, размахивая плетью. Люди расступились. Он сказал что-то на ухо любовнику Софи. Подозвал стражника, который схватил меня за плечо. Мне запретили идти в хижину вслед за белыми.
— Все оставайтесь на улице! — приказал Птичья Глотка. — Мы сделаем обыск…
— Опять они перебьют мои горшки, — жаловалась сестра, — бедные мои горшочки…
Она хотела последовать за белыми, но стражник оттолкнул ее.
— Не смейте есть мои бананы! — не унималась сестра. — Не хочу, чтобы Птичья Глотка ел мои бананы!
Смех прокатился по толпе. Стражник и тот приложил широкую ладонь ко рту, чтобы скрыть улыбку.
Белые неистовствовали в хижине. Ударами ног они выкидывали во двор все, что им попадалось. Шум стоял такой, что казалось, в хижине бушует гроза. Вытащили наружу тюфяк из сухих банановых листьев, зашитых в старую мешковину. Птичья Глотка вынул перочинный нож, разрезал тюфяк и стал тщательно рассматривать каждый сухой лист. Стражник и любовник Софи последовали его примеру. Но вскоре белые бросили это занятие. Любовник Софи первый встал на ноги и вытер пальцы носовым платком. Птичья Глотка подозвал моего зятя.
— Понимаешь по-французски? — спросил он.
Тот отрицательно покачал головой. Птичья Глотка повернулся к стражнику, который щелкнул каблуками и встал между белым и моим зятем.
— Спроси у него, знает ли он Софи, — приказал Птичья Глотка стражнику.
Стражник обратился к моему зятю.
— Белый спрашивает, известно ли тебе, что женщина, которую мы разыскиваем, любовница Тунди? — спросил он на нашем языке.
Зять тут же поднял правую руку. Два пальца — большой и указательный — были прижаты к ладони, три остальные гордо смотрели вверх. Это значило, что он клянется святой троицей говорить только правду. Он облизал губы и сказал хриплым басом, что между Софи и мной не было ровно ничего, «пусть бог разразит его на этом самом месте», если он лжет.
— Да убьет он меня! — крикнул он.
Стражник сказал белым, что мой зять добрый христианин. Те с удивлением взглянули на переводчика. Стражник не дал смутить себя и продолжал:
— Он добрый христианин и не станет клясться понапрасну. Если он клянется, значит, взаправду ничего не знает…
— А его жена? — спросил Птичья Глотка, показывая пальцем на сестру.
Она тоже подняла правую руку. Любовник Софи не дал ей раскрыть рта.
— Ладно, хватит! — заорал он. — Значит, никто не знает Софи, даже ты, а? — продолжал
— Скажи им, тот, кто укажет, где прячется Софи, получит подарок, — приказал Птичья Глотка стражнику, когда мы вышли из хижины.
Стражник хлопнул в ладоши и обратился к уже изрядно поредевшей толпе.
— Если вы хотите получить много денег, — крикнул он, — выдайте Софи… Быть может, вас даже наградят медалью…
— За кого принимают нас эти необрезанные! — буркнул кто-то.
— Превосходно, — процедил Птичья Глотка, смотря на меня. — Знай же, пока идет следствие, тебя упрячут в надежное место. В машину!
Желая показать начальнику, что он хорошо выполняет свои обязанности, Мендим с силой толкнул меня к машине. Возмущенный ропот пробежал по толпе.
Птичья Глотка сел рядом с любовником Софи, который время от времени ударял кулаком по рулю, бормоча: «Вот оно что… вот оно что…» Он дал задний ход и резко рванул машину, вызвав панику среди жителей квартала.
— Дай ему двадцать пять ударов плетью, — приказал Птичья Глотка стражнику, когда мы вернулись на сторожевой пост.
Я лег ничком перед стражником. Птичья Глотка протянул ему плеть из кожи гиппопотама, с которой никогда не расстается. Стражник стал бить меня по спине. Вначале я не хотел кричать. Не надо было кричать. Я сжал челюсти, стараясь думать о другом. Передо мной возник образ Кализии. Ее сменил образ госпожи, затем отца… Все события этого дня промелькнули в моей голове…
Надо мной слышалось прерывистое дыхание Мендима.
— Кричи, кричи же, черт возьми! — орал он на нашем языке. — Они не остановят меня, пока ты не закричишь.
Стражник отсчитал двадцать пять ударов и повернулся к белым.
— Дай сюда плеть, — сказал Птичья Глотка.
Он с силой ударил стражника, который взревел от боли.
— Вот как надо бить! Начинай снова!
Мендим засучил рукава куртки, рот его был перекошен.
— Кричи, кричи же! — молил он, стегая меня. — Слышишь, или уши у тебя замазаны навозом?
— Заткнись! — крикнул ему любовник Софи, ударив меня ногой под подбородок. — Довольно! Довольно… Довольно же! — прибавил он.
Мендим остановился.
— Завтра никакой еды… понятно? — сказал Птичья Глотка, перевернув меня ногой. — Ты приведешь его ко мне в кабинет послезавтра. Бить будешь весь день… понятно?
— Да, начальник, — ответил Мендим.
Белые ушли.
Вот уж никогда не думал, что проведу ночь в хижине Мендима ме Тита. Он дремлет против меня с открытым ртом, похожий в глубине своего старого кресла на узел тряпья.
— Мне кажется, я сделал сегодня что-то такое, чего никогда не забуду, никогда не искуплю… — сказал он, когда мы остались одни.
Его огромные глаза подернулись слезами.
— Бедный Тунди! Бедные мы… — жаловался он.
Нас человек двадцать заключенных, «людей-в-чем-нибудь-замешанных», которые должны разносить воду данганским белым. Это так называемая водная повинность. Источник находится более чем в километре от европейского квартала, у подножия возвышенности, на которой тот расположен.