Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
А прошлое, оказывается, нельзя ни вычеркнуть, ни забыть. Оно нет-нет да и напомнит о себе письмом, воспоминанием, встречею, просто мыслью, иногда радостной и гордой, иногда жгуче горькой и стыдной, такой; что лучше умереть, чем пережить всё заново.
Шамраю нечего стыдиться, не за что краснеть. В конце концов он ни в чём не виноват перед Марьяной, может прямо и честно смотреть ей в глаза. Он поедет дней на десять во Францию, пройдётся по дорогам своей молодости, встретится с боевыми друзьями, поговорит с ними за бутылкой лёгкого «Божоле» и вернётся домой, в Суходол, варить космическую сталь.
А Жаклин?
А
Он не обманывает себя?
Скорей всего, нет.
Шамрай шёл по широкой улице большого красивого города с высокими домами по обеим её сторонам, с широкими бульварами посредине, где круглые кроны каштанов образовали длинный тенистый коридор, сплетя ветви над посыпанными ярко-золотым песком дорожками.
В одном из таких домов и его квартира. Наверное, ужин уже стоит на столе, напоминая собой, скорее, художественное произведение. Марьяна любит гостей, тешится своей, всё ещё непривычной ролью хлебосольной хозяйки.
Сейчас он войдёт в свою небольшую квартиру, где всею одна комната и кухня, увидит жену и за ужином, не спеша, расскажет ей о предстоящей поездке. Это, конечно, радость, и Марьяна будет радоваться с ним. Вот, оказывается, всё как просто и ясно, а идти домой всё-таки почему-то не так легко, как обычно.
Жаклин? Да, Жаклин.
По невысоким удобным ступеням поднялся на третий этаж, плоским ключиком открыл знакомую дверь, взглянул на Марьяну и сразу понял — она уже знает всё. Удивительное дело, город огромный, тысяч пятьдесят жителей в нём, а новости распространяются, будто по радио. Беспроволочный женский телеграф работает надёжнее, чем местное радио.
— Добрый вечер, — приветливо сказал Шамрай.
— Добрый, — откликнулась Марьяна. — Я ждала, ждала, уже все жданки съела, а тебя нет и нет.
— В парткоме задержался.
— Знаю.
— И в ателье…
— Тоже знаю. Хороший будет костюм?
— Солидный очень…
— Вот и хорошо. Поедешь в Париж как куколка.
— Вот именно, как куколка, — засмеялся Шамрай и мягким движением привлёк к себе жену и поцеловал её в шею за маленьким розовым ухом, губами отстранив непокорную прядь волос.
— Подожди, ужин остынет.
— Я сейчас, — Шамрай засмеялся, направляясь в ванную.
— Тебе нужно бы подарки с собой захватить, а? — спросила Марьяна, подавая чистое полотенце.
— Кому?
— Товарищам.
— Надо, пожалуй.
Шамрай сел к столу, осторожно и сосредоточенно, так, будто делал дело великой важности, проткнул вилкой налитый соком помидор, разрезал ножом его сочную мякоть, всё это неторопливо, почти священнодействуя.
— У тебя там была девушка?
Марьяна спросила просто и одновременно печально. Разве это для неё так важно? Разве не пролегло между этим вечером и теми далёкими днями больше двух десятков лет?
— Была, — просто ответил Шамрай.
— Красивая?
— Не знаю, как тебе сказать. Для меня тогда она была красавицей.
— А сейчас?
— Не знаю. Очень много лет прошло.
— Сколько ей теперь?
— Должно бы, столько же, сколько и мне…
— Прости, я не хотела…
— Нет, ничего. Почему это тебя интересует?
— Я думаю, ей тоже надо бы приготовить подарок.
Они говорили свободно, просто,
— Что же ты ей подаришь?
— Не знаю. Ещё есть время, подумаем…
В их квартире кухня одновременно была и столовой. Пожалуй, только в операционных хирургических клиник бывает такая чистота. Правда, чистота стерильная, не такая, как здесь ослепительная, потому что салфетки и полотенца, вынутые из автоклавов, всегда желтоватые, халаты, хотя и белые, но запятнаны то лекарствами, то кровью. В кухне-столовой Марьяны всё сияло такой белоснежностью, о которой хирургам и не мечталось. Скатерть и салфетки туго накрахмалены, голубая эмаль газовой плиты блестит как зеркало. На полочках коробки с солью, перцем, гвоздикой, чаем, корицей, тмином и какими-то ещё только Марьяне известными приправами выстроились, как пузатые барабаны на параде. Медные краны начищены до солнечного блеска. В горшках на окне мясистые и сочные красные бегонии. Всё здесь было чисто, как-то по-особому вкусно, всё говорило о здоровье и ровном хорошем настроении хозяйки.
— Бери, пожалуйста, вареники.
— Спасибо.
— Какой же ей подарок приготовить?
— Не знаю. Почему ты встревожена?
— Нет, что ты. Наоборот, я совсем спокойна, И это очень хорошо, что ты поедешь…
Этот ответ был правдой и неправдой, Шамрай сразу почувствовал волнение жены. Как же её успокоить и можно ли успокоить вообще? А свои собственные чувства он сейчас хорошо понимает?
Жаклин?
Да, Жаклин. Скоро он её увидит, и от предчувствия этой встречи, словно срываясь в какую-то» тёмную пропасть, замирало сердце.
— О чём ты думаешь? — тихо, внешне спокойно спросила Марьяна и отодвинула тарелку.
— О предстоящей дороге, — честно ответил Шамрай. — Спасибо, очень вкусно мы поужинали.
— Правда? — щёки Марьяны зарделись от удовольствия.
— Правда. — Он поднялся из-за стола, перешёл из кухни в комнату, остановился возле широкого, уже потемневшего окна. Из него ещё можно было увидеть берег Днепра и высокие, постоянно окутанные горячей слюдяной мглою, как дымом, доменные печи. Когда из них выпускают шлак, всё вокруг освещается таинственным багряным заревом. Огромная махина — Суходольский завод, из Кривого Рога сюда везут руду, из Донбасса — уголь, Днепрогэс даёт ему целые реки энергии. И всё для того, чтобы из его ворот по звонким, как цимбалы, рельсам катились большие красные вагоны, наполненные стальным прокатом, тонким листовым и фасонным железом, хрупким чугуном и крепчайшей космической сталью.
Марьяна подошла к Шамраю, стала рядом, прижалась к его плечу, словно желая убедиться, тут ли он, никуда не исчез.
— Включить свет?
— Нет, подожди.
Они стояли рядом в сумерках и смотрели, как далеко-далеко, за Днепром, умирают последние отблеска дня.
— Ты меня не бросишь? — повернув к нему лицо, вдруг испуганно спросила Марьяна.
— Что?
— Ты не покинешь меня? — тревожный голос женщины выдал её страх за своё, многими годами выстраданное счастье. Шамрай вздрогнул от жалости и нежности к жене, широким движением обнял её, прижал к своей груди, прикрыв сильными руками, словно защищая от боли и горя.