Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
– Я приехал уже через несколько дней после ее смерти. Произошел несчастный случай, она хотела перейти реку по льду, а лед еще не окреп. Да нет, льда вообще не было, лишь камни, очень скользкие. Впрочем, лед тоже был.
Девушки начали всхлипывать, но этого капитан уже не вытерпел, он поднялся со стула, сухо кашлянул и сказал:
– Ладно, девушки, ступайте! Постой-ка, Рагнхильд!
– и спросил ее о том, о чем явно хотел узнать с глазу на глаз: - Что я собирался сказать, ах да, это ты сняла фотографии с рояля? Ума не
Тут к Рагнхильд вернулась ее всегдашняя смекалка и расторопность, и она отвечала - благослови ее бог за эту ложь:
– Я? Нет, это фру как-то убрала их.
– Ах, так. Вот оно что. Я просто не мог понять, ку да они делись.
У него отлегло от сердца, ей-же-ей, отлегло после слов Рагнхильд!
Перед отъездом он успел еще передать Рагнхильд, чтоб я не вздумал покидать Эвребё до его возвращения.
XIV
Я не покинул Эвребё.
Я работал, я пережил самые безотрадные дни своей жизни, но достроил водопровод. Когда мы первый раз пустили по нему воду, это послужило для нас некото рым развлечением и дало возможность хоть немного по говорить о чем-то ином.
Потом Ларс Фалькенберг ушел от нас. Напоследок между нами не осталось и следа вражды, словно верну лись былые дни, когда мы бродили из усадьбы в усадь бу и были добрыми друзьями.
Ему больше повезло в жизни, чем многим из нас, на душе у него было легко, в голове пусто, и здоровье не ослабело с годами. Правда, ему не доведется больше петь господам. Но, по-моему, он и сам за последние годы стал несколько трезвее оценивать свой голос и довольствовался тем, что рассказывал, как он в свое время распевал на ганцах и для господ. Нет, за Ларса Фалькенберга тревожиться нечего, у него остается и хозяйство, и две коровы, и свиньи, а в придачу - жена и дети.
А вот нам с Гринхусеном куда деваться? Я, положим, могу бродить где ни попадя, но наш добрый Гринхусен совсем к этому не приспособлен. Он может только жить где ни попадя и работать, пока его не рассчитают. И когда он слышит страшное слово «расчет», - теряется, как дитя малое, словно пришла пора пропадать. Но уже немного спустя он снова обретает детскую веру - не в себя самого, а в судьбу, в божий промысел, и, облегченно вздохнув, говорит: «Ничего, с божьей помощью все образуется».
Значит, и Гринхусена нечего жалеть. Он превосходно уживается на любом месте, куда бы его ни занесло, и может прожить там до конца своих дней, будь на то его воля. Идти домой Гринхусену незачем, дети давно выросли, жена ему без надобности. Нет, этому рыжево лосому сорванцу былых времен нужно только место, где работать.
– Ты куда пойдешь?
– спрашивает он у меня.
– Я пойду далеко, в горы, к Труватну, в леса. И хотя Гринхусен не поверил ни единому слову, он ответил тихо и раздумчиво:
– Вполне может быть.
Когда водопровод был доделан, Нильс послал нас с Гринхусеном заготавливать дрова до возвращения
– Наверно, нас обоих рассчитают, когда капитан вернется, - говорил Гринхусен.
– А ты наймись на зиму, - посоветовал я.
– Зна ешь, сколько дров можно набрать с этой порубки, пили себе потихоньку, неплохо подзаработаешь.
– Замолви словечко перед капитаном, - ответил он.
Возможность задержаться в Эвребё на всю зиму очень его вдохновила. Этот человек жил в полном ладу с собой самим. Значит, о Гринхусене тоже нечего было тревожиться.
Оставался только я. А я уже никогда не смогу ла дить с собой, если бог не положит конец этой напасти.
В воскресенье я не находил себе места. Я ждал капи тана, он обещал вернуться к этому дню. Чтобы еще раз все проверить, я ушел далеко вверх по ручью, который питает наш водосборник, а заодно посмотрел и два маленьких пруда на самому верху - «Истоки Нила».
На обратном пути, спускаясь лесом, я встретил Лар са Фалькенберга. Он поднимался к себе домой. Выплыл полный месяц, огромный и багровый, все кругом озари лось. Землю чуть припорошило снегом, подморозило, и поэтому дышалось легко. Ларс был донельзя привет лив, он побывал в поселке, пропустил рюмочку-другую, и говорил без умолку. Впрочем, я предпочел бы не встречать его нынче.
Я долго стоял на взгорке, прислушиваясь к неумолч ному шепоту неба и земли, других звуков не было. Лишь порой раздавалось как бы легкое журчание, когда сморщенный листок плавно опускался на припоро шенные ветки. Это напоминало лепет маленького род ничка. И снова ни звука - кроме неумолчного шепота. Умиротворение снизошло на меня, я надел сурдинку на свои струны.
Ларс Фалькенберг непременно хотел узнать, откуда я иду и куда собираюсь. Ручей? Водосборник? Вот чепуха-то, прости господи, как будто люди не могут сами носить воду. Ох, уж и любит капитан всякие там новомодные штучки - то у него пахота осенняя, то еще что, только как бы ему в трубу не вылететь с такими замашками. Урожай, говорите, богатый? Ну пусть богатый. А вот догадался ли кто подсчитать, во сколько обошлись все эти машины и люди, что приставлены к каждой машине? На нас с Гринхусеном порядком ушло за лето. Да и на него, на Ларса, за осень немало потрачено. Вот в былые дни в Эвребё богатели и веселились. Господа каждый вечер песни слушали, а кто им пел, я не хочу поминать. А нынче в лесу деревца не увидишь - сплошь пни.
– Ничего, через годок-другой поднимутся новые де ревья.
– Сказал тоже - через годок-другой! Много лет пройдет, учти. Эка невидаль - капитан; командуй себе ать-два, и дело с концом. Он теперь даже не председа тель общины. Ты замечал, чтоб хоть одна живая душа пришла к нему за советом? Я что-то не замечал.
– Ты видел капитана? Он вернулся?
– перебиваю я.
– Вернулся, вернулся! Что твой скелет. Чего я еще хотел у тебя спросить - ты когда едешь-то?