Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
– Тогда простите, - сказал я.
Кое-кто из гостей заметил это небольшое происшествие.
Сердце во мне перевернулось от обиды, я сказал:
– Однако же нам надо объясниться...
Она встала, взяла обе мои руки в свои и проговорила с мольбой:
– Только не сегодня, не сейчас. Мне так грустно. Боже, как вы глядите на меня! Вы же были мне другом...
Я
Вскоре в залу вошла и Эдварда, она стала подле фортепьяно, за которым наигрывал танец заезжий коммерсант, и на лице ее отразилась тайная забота.
– Я никогда не училась играть, - сказала она. Она посмотрела на меня, и глаза у нее потемнели.
– Ах, если б я только умела!
Что я мог на это ответить? Но сердце мое снова метнулосъ к ней, и я спросил:
– Отчего вы вдруг так загрустили, Эдварда? Знали бы вы, как мне это больно.
– Сама не пойму, - ответила она.
– Так, все вместе, должно быть. Ушли бы они все поскорее, все до единого. Только не вы, нет, нет. Помните, вы уйдете последним.
И от этих слов я опять оживаю, и глаза мои уже светло глядят в залитую солнцем залу. Дочь пробста подошла ко мне и завела со мной беседу: мне было не до нее, совсем не до нее, и я отвечал ей отрывисто. Я нарочно отводил от нее глаза, ведь это она говорила о моем зверином взгляде. Она обернулась к Эдварде и рассказала, как однажды за границей, в Риге, если я не путаю, ее преследовал какой-то господин.
– Он шел за мной по пятам из улицы в улицу и все улыбался, - сказала она.
– Так, может, он был слепой?
– выпалил я, чтоб угодить Эдварде. И вдобавок пожал плечами.
Фрекен тотчас поняла мою грубость и ответила:
– Ну уж конечно, если он мог преследовать такую старую уродину, как я.
Но я не дождался от Эдварды благодарности, она увлекла свою подружку в дальний угол, они принялись шептаться и качать головами. И я был предоставлен самому себе.
Проходит еще час, в шхерах просыпаются морские птицы, их крик летит в наши распахнутые окна. Каждая жилка во мне дрожит, когда я слышу этот первый утренний крик, и мне хочется в шхеры...
Доктор опять пришел в отличное расположение духа и завладел всеобщим вниманием, дамы теснились вокруг него. Не он ли мой соперник?
– подумал я, и тут же я подумал о его хромой ноге и обо всей его жалкой фигуре. Он напал на новую выдумку, он все время повторял «чтоб мне ни дна ни покрышки», и всякий раз при этом его чудном присловье я громко хохотал. Я вконец измучился, и мне уже представлялось, что раз этот человек мой соперник, я должен всячески его отличать. Я смаковал
– Послушайте только, что говорит доктор!
– и принуждал себя громко хохотать, что бы он ни сказал.
– Я влюблен в сей мир, - говорил доктор.
– Я держусь за жизнь руками и ногами. Но раз уж смерти не миновать, я надеюсь в царствии небесном заполучить местечко где-нибудь над самым Лондоном или Парижем, чтоб слушать гул толпы во веки вечные, во веки вечные.
– Великолепно!
– крикнул я и закашлялся от смеха, хоть нисколько не был пьян.
Эдварда тоже казалась в восхищенье.
Когда начали расходиться, я забился в угловую комнатушку, сел и стал ждать. Я слышал, как один за другим гости, прощаясь, выходили на крыльцо. Доктор тоже простился и вышел. Скоро стихли все голоса. Сердце у меня гулко колотилось, я ждал.
Вот вернулась Эдварда. Завидя меня, она сначала замерла в изумлении, потом сказала с улыбкой:
– Ах, вы тут. Как мило, что вы всех переждали. Но я умираю от усталости.
Она не садилась.
Я сказал, тоже вставая со стула:
– Да, вам, верно, пора ложиться. Надеюсь, вам уже легче, Эдварда. Вы вдруг так загрустили, и меня это мучило.
– Пустое, я высплюсь, и все пройдет.
Мне нечего было прибавить, и я пошел к дверям.
– Да, спасибо, что пришли, - сказала она и протянула мне руку. Она пошла следом за мной в прихожую; это было совсем лишнее.
– Не надо, - сказал я, - не затрудняйтесь, я сам...
Но она все же вышла со мною. Она стояла в дверях и терпеливо ждала, пока я отыскивал картуз, ружье и сумку. В углу стояла трость, я ее заметил, пригляделся и узнал - это была палка доктора. Эдварда видит, на что я смотрю, и заливается краской, по лицу ее ясно, что она тут ни при чем и о палке не подозревала. Проходит не меньше минуты. Наконец ее охватывает лихорадочное нетерпенье и совершенно вне себя она говорит:
– Ваша палка. Не забудьте свою палку.
И она берет докторскую палку и протягивает ее мне.
Я смотрел на нее, она стояла с палкой в руке, рука у нее дрожала. Чтоб положить этому конец, я взял палку и поставил ее обратно в угол. Я сказал:
– Это палка доктора. Не пойму, как хромой мог позабыть свою палку.
– Хромой, хромой!
– крикнула она горько и подошла ко мне почти вплотную.
– Вы-то не хромаете! Куда! Но если б вы даже и хромали, вы все равно его не стоите, вам до него далеко!